Я - некромант (СИ)

… Подо мной – старая двухместная кровать, застеленная стеганым зелёным покрывалом. Тяжёлые шторы глухо сдвинуты, все предметы в комнате кажутся громоздкими. Раньше в этой комнате жили родители Лекса. Он ничего тут не менял уже лет десять, судя по тому, сколько меня не было. Пахнет плесенью и старомодными женскими духами. Так всегда пахнет в комнатах мертвецов. Старостью. Запущенностью. Тишиной. Я смотрю в заштукатуренный потолок. Мир ограничен. У всего есть свои рамки. У вот этой комнаты – стены, пол и потолок. У этого дома – фундамент, стены, крыша. У этой планеты – земля, атмосфера, озоновый слой. Мы живём в стеклянных домиках. Мы считаем, что это свобода.

Настоящей свободы не существует.

Неограниченный ни в чём человек умрёт – если убрать все ограничения, все рамки, мы просто задохнёмся в вакууме космоса. Мы не приспособлены быть неограниченными. Мы не приспособлены быть свободными. Люди – потребители, готовые сжевать всё, что им подадут. А как только предоставится выбор, они назовут это свободой. Свобода? Нет. Мы можем только выбирать. Выбирать и потреблять, потреблять, потреблять… Сжирать всё больше и больше, а когда больше уже не будет, мы скажем, что страна не заботится о своих гражданах, что у нас отобрали всё самое ценное. Что все вокруг в этом виноваты. Все, кроме нас самих. Сложно простому обывателю признать свои ошибки. Сложно сказать «я виноват». Потому что все привыкли тыкать пальцем в других, кричать, что им мешают жить, «выражать свои мысли». Тыкнете пальцем в себя. Скажите, что примете вину на себя. И вас тут же упекут в психушку. Потому что не принято у нас быть честным.

Выбраться из круга можно только признав себя частью этого круга.

Я веду рукой по зелёному покрывалу. Оно приятное на ощупь, мягкое, но в то же время с щекочущими мои пальцы ворсинками. По моему телу пробегают тысячи мурашек. Я закрываю глаза. Лекс сказал, что ему есть, что мне рассказать. Он скоро придёт. А пока что я могу наслаждаться тишиной. Я могу вдыхать её, как незримые потоки пропитанного запахами воздуха. Я могу ощущать её всем своим телом. Там, за слоем ткани штор и двумя старыми стёклами окна, живёт мир. Как один огромный муравейник. Каждый важен, и в то же время ни один не значит ничего. Пан и пропал, сразу всё, всё в охапку. И я здесь, среди старых вещей умерших родителей Лекса, в маленьком замке из стекла и бетона, пропитываюсь тишиной. Иногда это приятно, ощущать всю необъятность мира и свою незначительность. Иногда это приятно, понимать, что ты не один. Что вас очень и очень много.

Смерть одного ничего не значит для общего организма.

Всегда найдётся замена.

Я умираю. Каждый раз я умираю. Моя жизнь циклична. Цикл начинается с пробуждения. Цикл оканчивается смертью. Тысячи маленьких жизней. Один и тот же разум. Все мои смерти ничего не значат. И если я умру снова, то это никак не повлияет на жизнь всей системы. Маленькие двигатели в серых коробочках. Один выходит из строя, на его место приходит новый.

Сотни и сотни раз.

Бесконечная дорога, неизбежно ведущая к замене. Вот он, вечный двигатель. Он никогда не остановится. Мы перерабатываем. Люди нуждаются в работе, поэтому делают и делают, делают и делают. Когда их работа кончается, они начинают делать то, что никому не нужно. Они начинают медленно прокручивать на мясорубке своих желаний и фантазий весь мир. Сотни раз переработанный, он не вернётся в первозданное состояние. Он останется таким искалеченным навсегда.

Извращённая красота пластической операции.

Пластмассовая. Прекрасная.

… Ручка двери медленно поворачивается. Я слышу шорох лексовых штанин о паркетный пол.

- Джесс? – фрик заходит, прикрывая за собой дверь, и полоска желтоватого света, показавшаяся на несколько мгновений, уползает обратно в коридор. – Я хотел с тобой поговорить.

- Ты должен всё мне рассказать, - мой взгляд снова упирается в потолок.

- Я это и собираюсь сделать, - тихим, необычным для него голосом говорит Лекс. Я чувствую, как он садится на краешек кровати.

- Что тут вообще происходит? – спрашиваю я, хотя мне в общих чертах и так всё ясно. Должен же кто-то начать разговор. Должен же кто-то дать старт.