«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Немецкий перевод этого романа вышел в 1928 году. В оригинале он появился лишь в 1933 году под названием «Женщина» в одном из русских эмигрантских издательств в Югославии[27]. Его главными героями были богемные художники и интеллектуалы, занятые поисками идентичности и эротическими переживаниями. Первая мировая война и революция возвращают их в грубо-реальный мир. Местами герои Наживина полемизируют с идеями «Крейцеровой сонаты» и «Братьев Карамазовых». Веры и надежды в этом его романе так же мало, как и в «Распутине».

Новый роман Наживина создавал впечатление, что российское общество накануне революции 1917 года находилось в лихорадочном идейном дурмане. При этом идеи были в основном разрушительными, но не имели ничего общего с «классовыми интересами» и социальным происхождением их носителей. Так, крупные промышленники – вопреки всяческой марксистской классовой логике – финансировали революционеров-террористов, что, как дает понять Наживин, было признаком тяжелой болезни общества.

Похвальное слово Томаса Манна в рекламном анонсе было не чем иным, как цитатой из его письма к Наживину от 18 апреля 1926 года. Оно была напечатано в альманахе «Нойе рундшау» и звучало следующим образом: «Томас Манн пишет автору: “Наверное, Вы знаете о глубокой симпатии и почтении, которые я издавна испытывал к литературе Вашей страны. Поэтому мне было особенно приятно познакомиться с русским автором Вашего ранга”»[28].

Цитата не относилась непосредственно к новому роману Наживина, поэтому остается открытым вопрос, прочитал ли Томас Манн «Ненасытные души» или только воспользовался своим письмом трехлетней давности, чтобы по просьбе издательства поддержать их автора. Пути Томаса Манна и Наживина с этого времени больше не пересекались.

Нестабильность Веймарской республики побуждала Томаса Манна к новым публицистическим выступлениям. Буржуазная форма жизни, как он полагал, отживала свое; искусственно возрожденное и вошедшее в моду древнегерманское язычество, которое питало национал-социализм, он считал обращенным вспять, варварским и опасным. Демократ умом и консерватор душой, он продолжал неустанно трудиться над идеологической конструкцией, которая обосновала бы прежде всего его собственное место в новой реальности. В 1928 году он предложил синтез немецкой культурной традиции и «устремленной в будущее» идеи социализма. В статье «Культура и социализм» он писал:

Что было бы необходимо, что могло бы быть окончательно немецким, так это союз и соглашение между консервативной идеей культуры и революционной общественной мыслью, точнее говоря, между Грецией и Москвой – однажды я уже пытался поставить этот вопрос во главу угла. Я говорил, что дела в Германии наладятся, а сама она обретет себя лишь тогда, когда Карл Маркс прочтет Фридриха Гельдерлина, – встреча, которая, кстати, уже находится на пути к осуществлению[29].

Как, по его мнению, эту идею можно воплотить политически, какую форму она должна была бы иметь на практике, Томас Манн, однако, не указал. В этом смысле его выступление напоминает абстрактно-теоретические дискуссии героев Наживина.

Правители Советского Союза умело пользовались великой русской литературой. Произведения классиков XIX века, снабженные соответствующими комментариями, издавались в СССР крупными тиражами. Советские комментаторы делали акцент на критике общества в отдельных произведениях и стремились загнать их идеи в прокрустово ложе марксизма-ленинизма. То, что не устраивало советских идеологов, либо замалчивалось, либо подвергалось цензуре. Жертвами этого однобокого подхода становились прежде всего такие комплексные авторы, как Достоевский и Лев Толстой. В его русле намечалось празднование столетнего юбилея Толстого в 1928 году. Как отрицатель всех российских институтов власти поздний Толстой объективно был союзником большевиков, и эта его роль активно разрабатывалась советской пропагандой. Пацифизм и непротивленчесство Толстого, напротив, затушевывались.