Я, мой отец, моя мать и Иаким

Тойве сплюнул, и бросился назад, пока его не оштрафовали за плевки в общественных местах, мимо вежливого полисмена, замученного, и потому особо злого, мимо всё тех же левых-правых-зелёных-голубых, которые не намеревались расходиться с площади, мимо танкистов, хмурящихся на камеры. Внутри боевых машин они ковырялись в носу и пили сидр, потому что кто будет атаковать танки, и их работа — это изо дня в день торчать на площади в обществе политически агрессивных граждан. Это в хорошие дни. И в обществе агрессивных голубых граждан. Это в дни плохие.

И это любовь? То, что он не набьёт морду Радовану? То, что Ната изображает, будто ей нравится, когда её лапают на виду у всех? То, что Радован платит ей за это? Потому что интересы у Радована специфические, а ему, как сыну политика, нужна девушка приличная. Это любовь? Или то, что его мать рожает от другого, хотя отец столько лет горбатился и выбивал разрешение на ребёнка?

Нет любви. А Тойве оправдывал своё существование и будет продолжать оправдывать.

* * *

Иаким осмелел и даже расправил плечи, вытягивая шею, нет — форменная улитка.

— Попрошу вас оставить нас в покое!

— Не оставлю. Родная, милая моя проститутка, налей мне ещё.

Хана поджала губы и скрестила руки на груди.

— Ах ты скотина…

— А разве ж ты не проститутка? Хочешь, буду звать тебя куртизанкой. Ну, или гейшей. Так больше нравится? Саке мне налей, луноликая гейша… Слизень бамбук поедает в саду. Душа самурая страдает, — продекламировал Маркус.

— У тебя нет ни души, ни сердца, ничего, что могло бы страдать, — выдавила женщина. — Иаким, выставь его, в конце концов!

— Ну… это… — пробормотал любовник. — Перестаньте оскорблять Хану!

Хане оставалось лишь прошипеть: «Гениально!». Она встала и прошла к раковине мыть посуду, только чтоб не встречаться глазами с этими двумя мужчинами, одного из которых видеть больше никогда не хотела, а другого ещё чуть-чуть и тоже не захочет.

— Если наденешь передник, то сбудется моя эротическая фантазия! — сказал Маркус. — Повяжи бантик над филеем.

Хана разбила тарелку о пол.

— Какого чёрта ты явился? Только чтоб мне это всё высказывать?!

— Я ждал двадцать лет! Не нужно лишать меня этого удовольствия!

— Ты двадцать лет ждал, чтоб помереть? Как трогательно.

Иаким снова откашлялся.

— Может, чаю? — предложил он. — Я, право, не люблю конфликтов, мы же цивилизованные люди. И про сына я не совсем понял…

Хана оставила своё занятие, разглядывая Иакима, будто он действительно был гусеницей.

— Поражаюсь тебе. Он тебя убил, а ты с ним хочешь цивилизовано говорить.

— Я его не убивал, дура!

— Нет, нет, он меня не убивал! — запротестовал любовник. — Это… Ну так получилось… Может, всё-таки чаю? Я, когда нервничаю, знаете, у меня анемия и астма была, и я когда нервничаю, у меня всё внутри так крутит, так крутит. Вот горячее питьё очень помогает. Чтоб не крутило.

— Слушай, какой забавный, — умилился Маркус. — Мне он начинает нравиться. Могли бы жить дружной шведско-финской семьёй. Налей, гейша, питья самураю. Зелёный чай — бальзам для кишок. Понос и запор у слизня проходит.

Хана сжала кулаки, но стала готовить чай. Признаться, она начала замерзать, а этим дебилам, похоже, нравилось над ней издеваться. Обоим.

— Я могу одеться?

Маркус и Иаким внимательно её оглядели, что и говорить, обнажённая, в коротком переднике с оборками она была обворожительна, и это несмотря на возраст.

— Позволим ей одеться? — Иаким промолчал, и Маркус, добавил: — Нет, не позволим. Нас всё устраивает.

— Вы дебилы, а если Тойве вернётся?

— А что Тойве? Твой не по годам развитой сын хранит на компьютере чудное и очень извращённое видео. Его мать и слизняк.

Хана побледнела и схватилась за голову.

— Я когда увидел, что он это смотрит, — продолжил Маркус, — тут же получил инфаркт, не помню, правда, что больше послужило причиной — то, что моя жена кувыркается с моим подчинённым, или же что твоё половозрелое дитя поглядывая на экран, слушает классику в плеере и продолжает готовиться к английскому. По-моему, моими последними мыслями было: «Со мной она такого себе не позволяла, жаль. Мальчик вырос. Ни хрена себе, мальчик-то вырос. Какой молодец — учится, не отвлекается». И вот тут оно и случилось.

— Что?

— Ну что… остановка сердца.

— Поздравляю! — захлопала Хана.

Иаким снова закашлялся.

— Эмм… ну что я могу сказать… эммм, добро пожаловать, — пробормотал он. — Но, можно всё-таки чаю, у меня и правда крутит…

* * *