Я люблю

Пробежав березовую рощицу, карабкаемся по травянистой скользкой крутизне, негусто покрытой то мшистыми, то голыми серыми, то рыжими железистыми камнями. Спешим взобраться на вершину, прежде чем солнце докатится до края неба.

Прохладная тень покрывает склоны горы, а нам жарко. Лена раскраснелась — ярче макового цвета. Горят щеки, губы, шея. Горят и сверкают чистой росой. Я останавливаюсь, привлекаю к себе Лену. Она жарко дышит мне в лицо, упирается в грудь руками, тихонько смеется.

— Опоздаем, Санечка… Идем!

Щедро, приманчиво, как в далеком детстве в донецкой степи, пахнет знойным спелым летом: полынью, чебрецом, истекающим соком молочаем, горячей пересушенной травой, птичьими гнездами. Кружится голова. Грудь клонится вперед, к земле. Нет сил, да и не хочется сопротивляться притяжению Магнит-горы, и я падаю на травянистый колючий склон. Лежу, молчу, жмурюсь, улыбаюсь.

— Опоздаем, Сань!

Нет, я не опоздал. Все свершилось вовремя. Я уже крепко, надежно держу в руках свое счастье и не выпущу его до конца жизни.

Поворачиваюсь на спину, открываю глаза. Лена стоит около меня, у изголовья, притихшая. Высоко-высоко надо мною раскинулось синее предвечернее, легкое, как парус, небо. Никого и ничего нет между мною, Леной и небом. Ни облака, ни жаворонка, ни орла, ни дождевой капли. Я, Лена, наша любовь, наше счастье и небо, его синева, его высота…

— Лена, давай поженимся, — неожиданно говорю я. — И как можно скорее.

— Куда ты спешишь? — спрашивает Лена и хмурится.

Вот опять!.. Как только заговорю о женитьбе, так она становится неузнаваемой: настороженной, колючей. Отчего это? Умолкаю. Размышляю. Потом притягиваю Лену к себе и говорю:

— Ты знаешь, я ничего, решительно ничего не боюсь, кроме… Смотрю вот на тебя, на небо, на Магнит-гору, и мне хорошо-хорошо, как во сне. Понимаешь?.. А вдруг проснусь — и ничего этого не будет: ни тебя, ни Магнитки, ни синего неба.

— У меня тоже так бывает… И у всех людей, наверное, так было и будет.

Я говорил с тревогой, очень серьезно, а Лене почему-то весело.

— Настоящее красивое счастье, Сань, таким и должно быть. Человек очень и очень дорожит добытой красотой, боится потерять ее каждую минуту.

— Да?.. — Я целую Лену в обе щеки, усмехаюсь. — Ты умная, умная!

Лена не отвечает мне улыбкой. Лицо серьезное, строгое.

— Да, Саня, с тобой я чувствую себя очень и очень умной. Идем!

Не дожидаясь меня, Лена устремляется на вершину. Бегу за ней следом, догоняю… и не могу догнать.

Меньше крутизна, слабее прохлада, теплее встречный ветерок, и вдруг целое море света льется мне в глаза, в грудь… Мы уже на вершине Магнит-горы. Далеко внизу, в долине, у сияющих запруженных вод Урал-реки, впечатываясь в отроги Уральского хребта, раскинулась необъятная, неоглядная Магнитка. Трубы, трубы… И дымы — белоснежный, коричневый, нежно-каштановый, пепельно-сизый, золотистый, рыжий.

Тысячи, десятки тысяч, двести тысяч людей стоят у домен, мартенов, у прокатных станов, трудятся, умнеют, открывают вокруг себя красоту за красотой… А ведь еще несколько лет назад здесь была голая степь, безлюдье.

Солнце нижним краем уже коснулось линии земли, и в долину неудержимо хлынул свет зари. Он затопил ее из края в край. Все домны, все корпуса цехов, бетонные и кирпичные, все разноцветные дымы, все бараки, все улицы и даже озеро и Уральский хребет стали одинаковыми в свете зари — оранжево-красными, озаренными. Каждый кирпич, каждый дым, каждое окно, каждый кусок металла, каждый клочок магнитогорской земли превратились в цвет знамени нашей революции и все вместе славили ее.

— Догоняй, Саня!.. — вдруг кричит Лена.

Она бежит по росистой заревой траве, оставляя на ней темный след. Бежит и смеется. А я стою, смотрю на дорожку, проложенную Леной, слушаю ее смех и вспоминаю сестру Варю, Машу из Петушков… Колени мои подгибаются сами собой, опережая мысль. Я наклоняюсь к прохладной, чуть примятой траве, где пробежала Лена, прикладываюсь к ней губами. Трава пахнет чебрецом, мятой, дождем, солнцем.

— Санечка, что ты делаешь?

Лена стоит невдалеке и смотрит на меня. Молчу. Улыбаюсь глупо, во весь рот.

Лена подходит ближе. Мягко шелестит ее платье, обсыпанное неправдоподобно крупными розами. В волосах запутались последние лучи заходящего солнца. Щеки рдеют. Глаза испуганно и вместе с тем радостно смотрят на меня.

Я тихонько опускаюсь на серый ноздреватый, источенный ветрами и дождями камень, лицом к озаренной Магнитке и надолго замираю. Вот так всю жизнь проживу — озаренным.

Лена сидит рядом. Волосы ее вплетаются в мои. Дыхание ее губ жжет мне щеку. Стук ее сердца сливается с моим.

— О чем ты задумался, Саня?

Если бы мой слух не был так обострен, я бы, наверно, не понял, что она прошептала.

Вокруг нас, куда ни глянь, ни души, и все-таки… Любви нужна тишина, негромкие слова, вкрадчивый шепот, улыбка, смех, горячий взгляд, еле-еле ощутимое пожатие руки, молчание, осторожное прикосновение.

До сих пор все это было для меня тайной. Сейчас я открываю ее и оттого чувствую себя победителем.

Поворачиваюсь к Лене, смотрю в ее глаза, отражающие зарю.

— О чем я думаю?.. О тебе, о себе…