Я люблю время (Сказка-ларец)

И, значит, заметил я 'верхним чутьем', что Крохомор, шут мой и любимец, каждое воскресенье после обеда переходит из своего обычного приподнятого состояния — в ликующее, причем, пытается это от меня скрывать. Регулярно, как часы, каждое воскресенье. Попытался я у него обиняками выудить причину — заперт! И так, и сяк прикидываю — не пойму! Почти год я бился над этой интеллектуальной загадкой — и все впустую. Пить он не пил, ничего другого дуреобразующего и глюкоприводящего во дворце также не было, тут я следил в полную силу за своим окружением. За воротами — сколько угодно, лишь бы не попадались мне и моему прево, а в доме моем — ни-ни! Я уж, грешным делом, стал подозревать его в связях… черт знает каких-то порочных связях, сейчас уж не вспомнить…

Короче, выследил я его: он, пользуясь малым воскресным церемониалом, тем, что он собственноручно приносит мне обед в столовую палату, тем, что я ему доверял больше всех остальных — так он плевал мне в пищу! Слюна не отрава — и я ее не чуял, потому что сторожился совсем от иных добавок!

Каково??? А я целый год ел все это — ему на тихую радость, жевал и глотал, пребывая в исследовательских, эркюль-пуаровских грезах.

Застукал я его приватно, без свидетелей, в одно из воскресений, или как оно там называлось… В один из регулярных праздничных дней, короче, когда хлопотливые будни сменяются ничегонеделанием: буйным и пьяным в местах скопления простолюдинов и сонным и унылым в господских замках…

Впрочем, и мы, феодалы-диктаторы, умели, когда душа просила, погулять и посвинячить на пышных пирах!

Посвинячить — не значит во всем уподобляться этим грязным вкусным животным, вовсе нет, посвинячить — это, пользуясь обстановкой праздничного обжорства и пьянства, просто дать отдохнуть унылым правилам приличия и этикета и выпустить наружу пар и инстинкты. Задача хозяина следить, чтобы все это не выходило за рамки определенных границ, широко, но четко очерченных.

Где-то я читал, что вот-де, мол, в средневековых замках всеохватное скотство процветало: где жрут высокие гости, там и гадят, плюют, блюют и испражняются… Во-первых, у меня это было абсолютно не так. Все мои гости на пирах знали, где расположены отхожие места, отдельные для дам и кавалеров, и даже спьяну никогда не путали, ибо за этим следили специальные пажи и служанки. Во-вторых, я и при чужих дворах во всех мирах немало тусовался. Ну, если повальная пьянка и контингент быдловатый — то всякое бывает в смысле дерьма и пакостей, но это исключение, а не правило. Всегда и во всех Домах, из устоявшихся, проверенных войнами, временем и бурями, непременно действуют жесткие нормы и правила гигиены, чаще несовершенные, с предрассудками, но всегда и обязательно — с наличием здравого смысла, обогащенного опытом предыдущих поколений. Любой толковый правитель знает, что под слоем 'гламура' и этикета скотское естество подданных и гостей неискоренимо, но оно должно жить тайно, с оглядкой и стыдом, в специально отведенных закутках и не пачкать твой герб и стяг.

Крохомор думал, я за столом жду, ложкой стучу, а я сзади стоял неслышно… Ох, как он задрожал, покраснел, побледнел… Бубенцы трясутся — но поднял вдруг голову и осмелился в глаза мне посмотреть. Если бы с ненавистью, как мужчина — я бы еще, может быть, надумал пытать его, повыспрашивать о причинах, но он чуть ли ни с мольбой на меня уставился, типа, думал, что я его, может быть, пойму и прощу, буду взвешивать за и против… А у меня правило простое, воинское: живых не переспоришь. Меч у меня всегда был с собой, даже в спальне близ руки лежал, так я не говоря худого слова, вообще молча — о чем мне с ним теперь разговаривать — разрубил его пополам, но вдоль, но с одного удара. "Ничего личного" — это всего лишь мантра палача, дабы ему отделить профессию от уколов совести, я же отродясь не играл в беспристрастность, когда речь идет о моих интересах: удар — и жаркой радостью руку тряхануло!..