Я люблю время (Сказка-ларец)

И пошли мы во вторую комнату, в которую вхожу я только, если намылился путешествовать по мирам… Витринцы, оконцы… Нет, друзья мои, нынче я мимо, да все мимо, к зеркалу мой путь, что шага на три дальше… Портьера отъехала, послушная движению моей руки… Или это старательный Бруталин угадал и подсуетился… Да, не важно… Нет, усталость ни при чем, сил как таковых — у меня полно, я быстро восстанавливаюсь. Сердце у меня не на месте, вот какая штука, тяжести на нем лежат, из разряда тех, что не сбросишь, не затопчешь… Мог бы — но это себя топтать, куски от себя отрывать…

Здоровенное зеркало, гораздо больше, чем нужно мне, да уж как слепил — пусть так и будет… Тридцать семь квадратов в высоту я уложил, да восемнадцать в ширину, каждый квадрат — магическое зеркало с идеальной поверхностью — сто тысяч лет шлифовать… Все они сложены в единое зеркало со столь же безупречной поверхностью. Зачем я его сотворил — уже и не вспомню. То ли тщеславие тешил, то ли игру начал, да забросил? Но факт остается фактом: зеркало это я не люблю и заглядываю изредка, только чтобы полюбоваться на дракончиков, или как сегодня…

— Бруталин.

— Да, сагиб.

— Собери их — и в мешок. Аккуратно, не повреди никого.

— Слушаюсь, сагиб. — Бруталин мой — спец в порученном вопросе: глазом моргнуть — как добыл он мешок немалых размеров, прыгнул к зеркалу — хвать, хвать, хвать — и в мешок дракончиков! Те, естественно, пищат, крылятами машут, кусаться пробуют, да с маршрута им не сойти, вот Бруталин и пользуется этим обстоятельством: стоит, словно у конвейерной ленты, и дракончиков ловит… Однажды, на добрый желудок, я затащил к себе — правда это в другом месте было — одного художника-графика, позволил ему сделать картину с натуры: маленькие дракончики водят бесконечные хороводы сквозь зеркало, превращаясь постепенно из двумерных в трехмерные и обратно… Неплохо срисовал, бродяга, только параметры изменил, в угоду человеческим стандартам: зеркало чуть расширил и занизил вполовину… Я ему потом много чего показывал, пока он не состарился и не исчез естественным путем.

— Исполнено, господин.

— Хорошо. Короче, ты с мешком вон отсюда, и чтобы никто меня не беспокоил. Как только я закончу свои дела — сразу выйду, сам. И тут уже — утро ли, вечер, лето ли, весна — чтобы все было готово: от фруктов и ванны до подтирательного батиста и программы телепередач, если вдруг!.. Понял?

— Да, сагиб, ни мгновения не промедлим.

— Прочь. Стой.

— Да, сагиб.

— Отдашь их Баролону под присмотр, дракончиков.

— Да, сагиб…

И вот я остался один… Я подхожу к зеркалу, не глядя падаю в кресло, заранее приготовленное Бруталином, и так замираю на несколько секунд… Потом открываю глаза, выбираюсь из уютных оков, сажусь прямо и заглядываю в зеркало. Вот уже и двое нас: я и мой единственный оппонент, если не считать безгласной и безмозглой Вселенной.

— Здорово! — приветствую я его, а он меня, наши голоса сливаются в один…

— Ты мне не нравишься, — сообщает мне он, однако и я успел произнести это слово в слово, ни тысячной долей мгновения позже… Я смотрю ему прямо в глаза, и он не отводит взора… Эх, покатилось дело! Я хочу заставить его подчиниться, не уравновешивать меня и не противодействовать нигде, ни в зазеркалье, ни в сновидениях, ни в помыслах… Он должен склониться предо Мною, и так должно быть.

— Опусти глаза. — Это я ему говорю, и он, судя по губам, что-то возражает.

— Опусти взгляд, смирись. — Между прочим, смотреть в его глаза непросто: взгляд его глубок и свиреп. И холоден, и красен, и бесконечен, и по-своему привлекателен. Заглянув в эти глаза, мне было бы не просто оторваться, вздумай я сейчас это сделать. Но я вовсе и не собираюсь, и вообще, ему тяжелее приходится, нежели мне. Потому что я — это Я. А он — всего лишь мое отражение. Он Мое, но не Я его!!!

Тяжек взор мой для него, и память моя лишь утяжеляет его… Хваково семя готов был я выпалывать без устали и делал это… Но почему же никак не уберечь мне наследника… Что? Нет. О, нет, ты ошибаешься, красноглазый, он сам оступился и выбрал гибель свою… Что? Да, и этот тоже… Я даровал им свободу воли, дабы не рабами видели они сущее, но познавали его как подобает властителю… Неправда, я берег… Каждого из них берег я как себя самого… Опусти взгляд, презренный, опусти взгляд! Смешна мне гордыня твоя!..

О, он крепкий орешек, и мне радостно будет сломить его и попрать его дух и прах, низвергнуть в черви могильные… Я видел — он дрогнул, я заметил это…