Я люблю время (Сказка-ларец)

— Сабелькой пугаешь, да? Колдунок, да? Теперь не уйдешь. — Цыган весь распустился в толстогубой улыбке и вдруг подобрал нижнюю губу, присвистнул: в то же мгновение пара чумазых монстров взметнулись в стремительном прыжке по направлению к Филарету. Долетели, разъехались надвое каждый и опали к его ногам на потемневший от крови песок. Но кровь получилась какая-то неубедительная, летучая: задымилась, заклубилась темным и растаяла, как не было ее. Задымились и разрубленные тела.

— А ведь убил. Погубил Харю и Ларю. Гад. Падаль. Плачь, плачь, причитай по себе, громче да скорее, смерть твоя пришла.

— Разве это убил? Так, пошевелил кучу и положил чужого шара. А на дурака дуплет вышел… Ну-ка, дай-ка мне еще парочку: видишь — у одного срез не гладкий. Надобно исправиться. Да не жалей, мора, новых из говна налепишь!

Цыган пробормотал что-то резкое и вдруг взвыл что есть мочи:

— Рабар! Встршмтвор!!! — воздух возле рук его заколыхался, колыхание усилилось, расплылось вокруг; все предметы и персонажи этой сцены потеряли четкость очертаний, хотя и продолжали оставаться видимыми сквозь прозрачную зыбь. Наконец эта зыбь достигла Филарета, он двинул мечом — но тот отскочил с бессильным звоном, выпустив из колыхания целую струю ярко-синих искр. Цыган захохотал и засвистел пронзительно. Оставшиеся косматники (как их про себя назвал Филарет), еще более уродливые и нелепые в колышущемся пространстве, взяли его в кольцо, им эта зыбь ничуточки не вредила и не мешала. Филарет, не шутя уже, взревел и ударил мечом с двух рук, раз, и второй, и третий. И прозрачная зыбь поддалась, лопнула, а Филарет, осиянный сплошным сполохом синих искрящихся звезд, тяжело и медленно, но зашагал к цыгану, пробивая себе путь сквозь слуг его… Удар — ноги в одну сторону, а туловище с орущей головой в другую! Еще удар — наискось! А это откуда?? Одна из черных тварей умудрилась обмануть внимание Филарета и вцепилась ему в ногу. Однако, еще спускаясь по лестнице вниз, Филарет предвидел возможные осложнения на местности и укрепил свою одежду: нога осталась невредимой, но джинсы оказались почти прокушенными — челюсти у твари что надо! Взмах! — и туловище дымится на песке, а голова повисла на штанах, пену меж клыков пускает, глазами яростно лупает…

Удар! Удар! И еще два! Битва больше напоминала бойню, нежели благородное сражение: Фил даже и заморачиваться не стал финтами и колющими выпадами, рубил по-казацки, с оттягом, и в две минуты от всего цыганьего войска остались невредимы только сам цыган и его медвежонок.

— Э, да ты не прост, малый! Что же раньше не сказал? — Цыган выпустил цепь из рук, медвежонок сиганул в одну сторону, цыган едва успел прыгнуть в другую: узкий меч пропорол пространство у самого его затылка, но, не встретив ожидаемого препятствия, продолжил погибельный путь и срубил молодое деревце толщиною в руку.

— Остынь, брат! Остановись. Чего нам делить? Нечего нам делить! — Цыган спешно крутил руками, творил заклинания, но Филарет приостановился сам.

— Чего тебе не сиделось в твоей Месопотамии, а? Кто тебя сюда пригнал?

— Да никто. Год уже здесь. А чего — тута место ведь не куплено?

— Точно год?

— Да и поболе на месяц. Как узнал, откуда я?

— По ухваткам допотопным. В приличном обществе такими бормоталками уже двести лет гнушаются. Ну что ты скачешь, как хорек, подойди сюда лучше, я научу твои хромосомы делиться чуть иначе.

— Все, все, успокойся. Как звать, шбношор, величать? — Филарет оглянулся на Свету — та с ушами и выше была в косметических проблемах, молодец девчонка.

— Засохни, тварь. Думаешь, я твоих заклинаний не понял, что ты тогда творил и сейчас в вопросы подбавляешь? Нет, неисправимый глупец ты, я вижу…

— Что — тоже древний, да? Ну прости, да? Просто проверил тебя: хороший, думаю, или нет? Или плохой? Нет, ты очень хороший, ты вон какой молодец! Не сопляк, не сосунок…

— Постарше тебя буду, это точно. Да и посильнее, об уме уж и молчу. А это что за чудовище? Пусть присохнет на месте и даже не облизывается. Ну-ка, назад, ты, урод!

Медвежонок бочком-бочком — постепенно зашел в тыл Филарету, лег на траву, лапу лизал, бок чесал, ерзал, перекатывался — безобидный такой звереныш, но уже почему-то без намордника, а сам совсем рядом урчит — рукой подать до плоти… Или лапою…

— Повешу на твоей же цепи, Мишук. Назад, хитруля, и больше не предупреждаю. — Цыган угодливо хохотнул и опять свистнул:

— Геша, иди сюда, шалунок! Совсем от рук отбился. Его Гешой кличут, а не Мишуком, мне он вместо сыночка. Слушай, как я придумал: спрыснем мировую от пуза, а плачу я! А? Да? Здорово, да? И бабу твою угощаю. Ну, что, поладили?

— И деньги ее вернешь, что в метро из сумочки стащили?

— Какие еще де… Верну. Ой, все верну, своих добавлю. Для друга — разве жалко? А? Ты да я — подружимся — водой не разольешь!