Я люблю время

Ни сном, ни духом, ни намеком не подвигал я принца Гилуза к той тропе, что я считал правильною, о, нет! Но я помогал ему в том, что составляло для него главную радость и смысл жизни, чему не мешала моя щепетильность: подсказал ему, как лучше ухаживать за линзами в примитивном телескопе, когда он сумел изобрести его (или почти изобрести, усовершенствовав придуманные до него очки), как математически грамотнее разграфить таблицы для простейших эфемерид. Гений – это большой и необычный склад ума. Вот он был гений, и за тридцать лет жизни на башне и возле нее он сумел пробежать путь, который под стать был бы целой плеяде гениев земных, живущих не вдруг, не в одно время, а в течение столетий, передающих друг другу по эстафете факел накопленных истин. Принц так и не стал никогда халифом и умер сорока пяти неполных лет… С собой я взял только первые два тома «ночных дневников» из семидесяти, повествующих о первом годе наблюдений, да звездный кадастр, да карту звездного неба, на которую ушло четыре телячьих шкуры. Остальное я сжег собственноручно, том за томом, свиток за свитком (том – на самом деле это связка из двунадесяти пергаментных свитков большого стандарта), год за годом. Иначе бы их без меня сожгли, порвали бы, или как-нибудь иначе надругались здравомыслящие растения – людишки-наследники. Ведь и Медный Всадник – с точки зрения голубя – простой унитаз…

Принц мой при жизни слыл слегка поврежденным в рассудке и это помогало мне удерживать придворную гопоту от интриг в его адрес, ибо никто не боялся его, не видел в нем соперника и врага, и мне оставалось только приглядывать, чтобы никто не почуял в нем легкую для себя добычу.

А не отдохнуть ли мне после сытного ужина? – Мой разум мне изменяет с моими мыслями, так что пора, пора, пора… На боковую. Я люблю видеть сны. Мне под силу помнить их все, и я волен воплотить любой – в формате бытия, кинофильма, либо в виде подробного описания. Но чаще всего я просто засыпаю, просто просыпаюсь и просто вспоминаю обрывки…

Глава 12

– Хороших людей на земле больше, чем плохих, но плохие живут дольше и гораздо ближе.

– Ничего себе! А я как-то не замечала. Филечка, а мы куда едем? На Петроградскую?

– Что значит – куда? Только ведь на совещании постановили: на острова, к стадиону имени товарища Кирова, продолжить и завершить порученное нам дело.

– Нет, я просто спросила, я готова ехать куда скажешь. – Филарет, услышав столь смелое заявление, слегка скосил глаза в ее сторону, но даже и головы не повернул. И Светка тотчас смутилась, заметалась внутренне, испуганная его суровостью, стала заметать следы.

– Филечка, а Киров – это который во времена Хрущева?

– Гм… Пораньше. Хотя Хрущев – да, был во времена Кирова.

– Как это, я не поняла?

– Хрущева сняли с должности, под предлогом отправки на пенсию, в шестьдесят четвертом, а Кирова при помощи убийства на тридцать лет раньше. Зачем тебе это все?

– Ну, интересно. Они же нами правили столько лет.

– А-а… – Филарет – видно было, что задумался на миг – вдруг спросил:

– И сколько лет они нами правили, у, Света?

– Ой, я сейчас точно не помню… Пятьдесят? Нет, нет, вспомнила: пятьдесят пять?… Да?…

– Примерно. Было их время да прошло, одни только бюсты с памятниками от него остались. И кое-какие социальные привычки. А тебе сколько лет, я забыл? – Света отклонилась чуть вбок, чтобы в зеркальце над рулем увидеть глаза таксиста – прислушивается ли? – но тому, как истинному таксисту, было наплевать на разговоры пассажиров, он слушал передачу о футболе и следил за дорогой.

– Женщинам некрасиво задавать такие вопросы. Но тебе я по-честному отвечу: двадцать два. А тебе?

– Мне больше.

– Ясно, что больше, ну а все-таки? Тридцать есть?

– Светик, я не помню.

– Не помнишь?

– Не помню. От всего моего возраста остался только рассеянный склероз, да зависть к твоей юности. – Света недоверчиво хихикнула.

– Уж ты скажешь. Нет, ты очень даже вполне: стройный, красивый, мощненький такой, на старикашку и на больного не похож. И не толстый, самое главное. И гораздо младше… – Света запнулась и покраснела. – Ой, мамочки, как мне стареть не хочется, кто бы только знал!

– Ну так и не старей.

– Да я бы рада, но ведь так не бывает. Как представлю, что когда-нибудь мне будет двадцать пять… А потом и вообще тридцать! Кошмар! Мужчинам-то хорошо, они и в тридцать – считай что молодые… Почти.

– Что, боишься?

– Ужас как боюсь!

– Хм… Ладно, я подумаю. – Света не совсем поняла смысловой переход в словах Филарета, но с готовностью всполошилась:

– Что такое? Что, Филечка, я тебе мешаю думать, да? Извини, пожалуйста, я не хотела. Хочешь, я всю дорогу буду молчать как мышка?

– Ты очень хитрая мышка. Предложение помолчать весьма хорошее, но, во-первых, оно тебе не впору, а во-вторых, мы уже приехали. Узнаешь «кирпич»?

– Да, узнаю, да. А почему не впору?

– Потому что твой речевой аппарат не приспособлен к бездействию и говорлива ты как два футбольных комментатора. Выходи, а я пока расплачусь.

Такси отчалило, и Филарет со Светой чинным прогулочным шагом двинулись по проложенному намедни маршруту.

– По мороженому?