Я люблю Вегас

Прошло три дня. Алекс не звонил.

После молчания в первые сутки я позвонила и оставила сообщение. Ничего. Чем дольше это длилось, тем невозможнее казалось сесть в такси, поехать домой и поговорить. На второй день со мной в такси села Дженни, но квартира оказалась пустой. Сверкающая разноцветной фольгой свалка, она же лавочка по заворачиванию подарков, осталась в неприкосновенности. Доказательством того, что Алекс вообще приехал, были разбросанные футляры от дисков около проигрывателя, пустая коробка из-под пиццы и несколько десятков пустых пивных бутылок. Картонный стаканчик из-под жареной картошки на кофейном столике оказался до половины заполнен окурками. Алекс вообще не курил, за двумя исключениями: в состоянии сильнейшего стресса или во Франции. Ободряющее выражение лица Дженни куда-то пропало, когда я на цыпочках обошла квартиру, боясь разбить что-нибудь, что мне не принадлежит.

– Хочешь его подождать? – спросила она. – Я побуду с тобой.

Но я не хотела оставаться. Мне было страшно. Я собрала кое-что из одежды и туалетных принадлежностей и ушла. «Я вернусь, – повторяла я себе. – Я обязательно вернусь».

Я надеялась, он заметит, что я приезжала. Увлажняющий крем исчез со стеклянной полки в ванной у зеркала. С тумбочки я забрала свой ноутбук. Футболка Алекса с «Блонди», в которой я всегда спала, перекочевала из-под моей подушки в сумку. Я хотела, чтобы он заметил и позвонил, приехал за мной. Но звонка не последовало. В четыре утра, лежа без сна в кровати Дженни, я поняла, что он не позвонит.

Та пара дней для нас обеих выдалась не сахар. Дженни разрывалась на работе и переживала из-за Джеффа. После возвращения в Нью-Йорк она не виделась ни с Джеффом, ни с Сиггом, и не из-за отсутствия энтузиазма со стороны последнего: Сигг звонил беспрестанно, но Дженни отпугивала его криками о сверхурочной работе и затянувшимся похмельным синдромом. Сигг вроде купился, но мы боялись загадывать, сколько это продлится. С Джеффом, напротив, творился форменный бардак. До свадьбы, назначенной на канун Нового года, остались всего две недели, но он ничего не отменил. Дженни сходила к юристу и убедилась, что свадьба в Вегасе не имеет законной силы и не требует аннулирования. Джефф сходил к бармену, и тот подтвердил неизбежную в скором будущем пересадку печени. В три утра нас разбудил телефонный звонок. В четыре Джефф уже рыдал в трубку. В десять утра я расписывалась за цветы, из которых торчала карточка с накарябанным от руки извинением, но свадьбу он не отменял, и Дженни не желала с ним разговаривать. Мне страшно было представить, что Алекс может когда-нибудь так рассердиться на меня, как Дженни на Джеффа.

Не желая будить человека, который только что заснул, я прошла в гостиную и открыла жалюзи. В Нью-Йорке не бывает полной темноты, даже в четыре утра. Комната осветилась огнями Лексингтон-авеню. Внизу проносились такси, в мини-маркет тянулась муравьиная тропа, из ресторана нетвердой походкой шли люди. Если лечь в дальний угол дивана, можно увидеть небоскреб «Крайслер».

Когда я впервые сюда попала, одного этого хватило, чтобы вызвать у меня улыбку, хотя дела шли из рук вон плохо. Но теперь все было иначе. В тот раз я знала, что меня предали, все, казавшееся надежным и знакомым, исчезло. Сейчас, если я потеряю Алекса, то потеряю не почву под ногами, а все, что когда-либо хотела в жизни. Он был моим будущим, а не прошлым. По крайней мере я продолжала на это надеяться.

Я взяла телефон и набрала номер, уже выученный наизусть. Шли гудки. Я ждала щелчка переключения на автоответчик.

– Алло!

Он ответил, и я не знала, что сказать.

– Алло! – Голос у него был усталый, но Алекс не спал – я уловила тончайшую разницу. Я все о нем знала. Или думала, что знаю.

– Так, я сейчас кладу трубку. Окажите мне услугу, сотрите мой номер, договорились?

– Это я, – торопливо ответила я. – Это я.

Он ничего не сказал.

Я ничего не сказала.

– Ты где? – спросил он наконец.

– У Дженни.

Если бы я могла сказать что-нибудь другое!..

– А, ну естественно, – ответил Алекс. – Сейчас четыре утра. Может, отложим до следующего раза?

– Какого? – У меня зародилась надежда – он хочет поговорить, но под ложечкой похолодело – он не хочет говорить сейчас.

– Я позвоню, когда смогу, – спокойно ответил он.

Он не положил трубку сразу, от звука его дыхания я перестала дышать, а потом послышался щелчок, длинный гудок и тишина. Огни небоскреба «Крайслер» помутнели. Я закрыла глаза, пытаясь прогнать слезы. Вернуться в кровать означало двинуться, а двинуться означало разреветься, поэтому я перевернулась на другой бок и уткнулась в спинку моего старого дивана, позволив слезам впитываться в подушки. Он позвонит, когда сможет.