Я люблю Париж

Я стала отчаянно рыться в своей сумке, чтобы посмотреть, что у меня осталось. Солнечные очки, бальзам для губ, две помады, телефон, фотоаппарат, бумажник, паспорт, ноутбук, «Ю-Эс уикли»[16]. По крайней мере не придется читать всякий учебный материал. Слава Богу.

— Но почему? — У меня ломался голос. Видимо, я начала осознавать реальность происходящего. — Почему, Господи, почему его вообще надо было уничтожать?

— Есть много причин, мадам, сейчас очень повышены требования безопасности. Может быть, в вашем чемодане было что-нибудь запрещенное? Что-нибудь опасное?

— Самое опасное, что гам могло быть, это пара туфель, в которых можно было бы заподозрить орудие для причинения тяжкого вреда телу. — Я сжала губы, едва сдерживая слезы. Произошла какая-то ошибка. — С кем я могу поговорить об этом?

— Боюсь, что со мной. — Офицер вздохнул. Опять. — Может быть, там было что-то, что работает на батарейках? Что-нибудь вибрирующее? — осторожно намекнул он.

— Вибрирующее? Вибратор? — взвизгнула я. Ого, а я умею пронзительно кричать, когда надо. Судя по всеобщему вниманию, это было международное слово. Чудесно.

— А как это — уничтожен?

— Его безопасно детонировали.

— Безопасно…

— Да.

— Взорвали?

— Oui[17].

— И… как это? — Я что-то вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног.

— Мне жаль, мисс Кларк. Я могу проводить вас до выхода из аэропорта, поскольку на ваш счет нет никаких предписаний о задержании, но ваш багаж был уничтожен. Это все, что я могу вам сказать. Может быть, проводить вас до такси?

— Но подождите, как это… — снова попыталась я, однако офицер молча взял меня за руку и повел к большим раздвижным дверям на выходе из аэропорта.

К тому времени как добралась до города, я практически дошла до третьей степени отчаяния. Когда офицер затолкал меня на заднее сиденье такси, я испытала легкое разочарование, а на полпути впала в неистовый гнев. Когда я закончила изрыгать проклятия на первенцев всех работников аэропортов JFK и Шарля де Голля, то погрузилась в депрессию. Мои туфельки «Лабутен». Моя прекрасная сумочка от Марка Джейкобса. Вся моя одежда. Вся. О Боже, вся одежда, которую Дженни прислала мне. Все взорвано в прах каким-нибудь потным человеком в рубашке с короткими рукавами. С усами. У них у всех рубашки с короткими рукавами и усы.

Что-то внутри меня говорило мне о бутиках, обувных магазинах и магазинах нижнего белья, которые я посещу за время своего путешествия, но всякий раз, как я закрывала глаза, я так и видела, как мой колокольчиково-желтый «Филип Лим» взлетает в воздух и разлетается на миллион кусочков, а несколько французских офицеров охраны в беретах стоят и гогочут. В бронированных беретах. И «Ланвин». Боже мой, «Ланвин»! Мое воспаленное воображение предпочитало считать, чтобы мой багаж взорвали во Франции.

В последнем сообщении, которое я получила от Алекса, он писал, что ему надо быть в кафе «Карбон» к семи, и приглашал меня встретиться с ним там. Но уже было слишком поздно, чтобы останавливаться в отеле, да и к тому же — что мне надеть? Это же не проект «Подиум», чтобы я соорудила себе вечерний парижский наряд из обрывков «Ю-Эс уикли» и ланкомовского блеска для губ «Джуси тьюбе».

Я попыталась объяснить водителю, куда хочу доехать, но в конце концов просто показала ему сообщение Алекса. Он заворчал и свернул куда-то на мощеную дорогу, обрамленную крошечными столиками и еще более крошечными девушками, все сплошь с умопомрачительными длинными волосами и несчастными пухлогубыми лицами. Vive la France[18].

Наконец такси остановилось, водитель обернулся и с улыбкой уставился на меня. Я, хоть и осознавала свою нынешнюю непривлекательность, уставилась в ответ на него. Он что, давно не видел ничего блестящего, милого и привлекательного? Да нет. Видел. Так грубо, как только умела, я достала пригоршню евро и вручила их ему, как мне показалось, с довольно равнодушным видом. Хотя, наверное, когда я поблагодарила его и сказала оставить сдачу себе, это разрушило первоначальный эффект.