Я люблю

Все понял, что творилось в моей душе, но и виду не подал. Не обиделся и не обидел. Не побоялся показаться простоватее, чем был на самом деле. Славный парень!

С Магнит-горы донеслась бесшабашная, веселая пальба. Гремят динамитчики...

Я поднялся на Двадцатку. Вася Непоцелуев встретил меня брезгливой ухмылкой. Никогда раньше так не косоротился. Чем я ему не угодил? Ладно, не время выяснять отношения. Я взглянул на водомерное стекло, на манометр. Пара, воды и огня достаточно. Можно с ветерком вкалывать.

Двадцатка мягко катится по рельсам. Тигр больше наделает шума, чем моя ладная, отрегулированная до последнего винтика машина.

У подножия домны под желобами стоят пустые ковши. Ждут чугун. На литейном дворе разгуливают в своих широченных войлочных шляпах, с пиками и резаками наши мушкетеры-горновые.

— Давай, давай! — поторапливает меня мастер.

Хорошее слово. Давай, Голота, вали в котел пятилетки свой труд! Давай, Голота, пять — в четыре! Давай, ты очень нужен людям! Давай!.. На тебя все надеются. Давай!.. Вперед, друг, без страха и сомнения. Трудись в поте лица своего. Давай двигай в будущее! Ударяй и возвышайся! Давай!

Жестко щелкнула автосцепка. Паровоз и ковши вклинились друг в друга, стали поездом.

Ну, теперь ты, чугун, давай!

И хлынула огненная река. Густая, способная железо испепелить, разбрасывая во все стороны искры, она бесшумно несется по руслу канавы, срывается с обрыва и падает в ковши.

Чугунный жар. Бетонный потолок литейного двора, черные кауперы, стальные конструкции, рельсы, шпалы и все вокруг становится оранжевым, вот-вот вспыхнет.

— Поехали! — Составитель вскакивает на подножку.

Я осторожно толкаю регулятор. На одно деление. На другое. На третье. Труба выдыхает кудрявое, круто сбитое, сливочного цвета облако дыма.

Двадцатка идет натужно, но чувствуется в ее движении мощный запас энергии.

Катится поезд, полный огня. По горячим путям. Мимо кауперов и доменных башен. Мимо небоскребной воздуходувки. Податливо прогибается земля. Позади нас огнедышащее пекло, а впереди свежая, встречная волна воздуха. Хорошо! Сто раз на день произношу: «Хорошо!»

Еще на одно деление передвигаю регулятор. Поезд убыстряет ход. Прокладываю себе безопасную дорогу и свистком и автоматическим колоколом.

Колокольный гул и разбойничий свист!..

Расступись, честной народ, да полюбуйся солнечным добром!

И расступаются, провожают взглядами, улыбаются — рабочие, ремонтирующие пути, горновые, землекопы, девчата.

Первый рейс с чугуном завершился благополучно. А второй, со шлаком... До сих пор не пойму, что случилось. Зазевался? Не рассчитал силу паровоза, ход поезда и подъем пути?

Выехал с одной станции и не доехал до другой. Застрял на перегоне. Растянулся!

Оскандалился в самом людном месте, рядом с экипировочным складом.

Грузчики смеются, тычут в мою сторону лопатами, кулаками, дерут горло.

— Вот так ударник! Ударял, ударял и напоролся ж... на ежа!

— По океан-морю шагал, а в луже растянулся!

— Цоб-цобе, безрогие! Тпрру, кобыла!

— Эй, ваше сиятельство, подвезите!

— Братцы, поможем передовику пропихнуться в рай! Раз-два, взяли!..

Я спрятался в кабине. А куда от себя спрячешься? Стыдно, реветь хочется. Пара и огня в избытке, шлаковый поезд легче чугунного, а с места сдвинуться не могу. Колеса бешено вхолостую вертятся, над трубой бушует метель искр и угольной мелочи. Еще одна такая пробуксовка, и скаты станут гранеными. Захромает паровоз, попадет на канаву в депо — перековываться. Не в одну тысячу рубликов обойдется ремонт.

Закрываю регулятор, продуваю краны и рукавом спецовки вытираю умытое позорным потом лицо. Так мне и надо, хвастуну! Раскукарекался, распетушился, вообразил, что сам, без курицы, способен нести яйца.

Звякнули буфера заднего ковша. Неужели толкач? Я похолодел и бросился к окну. Так и есть — незваный и нежданный буксир, толкач! В окне Шестерки торчит Алешка.

И надо же! Именно тот, с кем я тайно соревнуюсь, стал моим спасителем, толкачом. Откуда взялся? Будто за ближайшим углом стоял наготове.

— Давай, Саня, двинем двойной тягой! На этом самом месте и я растягивался. Невезучая дистанция! Пошел!

Алешка дал свисток и, открыв краны, продул паровые машины, чтобы не пробуксовать, двинул в цилиндры добрую порцию пара.

А я?.. Раздумывать некогда. Вместе с Шестеркой вытягивай поезд или поверни тормозной кран, застопори и ругайся: куда, Атаманычев, суешь свой нос, кто тебя просил толкать?

Я не сделал ни того, ни другого. Пришлось Алешке одному попыхтеть. Он надрывался, а я сидел в своем кресле и, царапая железо ногтями, молил бога, чтобы Атаманычеву не удалось вытянуть поезд.

Вытянул.

Вот теперь в самый раз включиться в работу и Двадцатке. Не помогал я Атаманычеву, а лизал ему пятки, оправдывался: мы, мол, тоже пахали.

Доставили шлаковозы на откос, окантовали.

Раскаленная лава ползет по склону горы, стекает в озеро. Смрадный дым. Удушливый запах серы. Лопаются ядовито-желтые пузыри. Вода клокочет, шипит, превращается в пар. Бегемотские всхлипы, чавканье, адские испарения... Прямо-таки геенна огненная. Сгореть бы в ней, растаять пшиком!