Я люблю

Отталкивает меня и уходит, размахивая косынкой впереди себя, поперек хода. Воздух рубит. Попадись такой под горячую руку, без головы останешься.

Я с облегчением вздыхаю и бегу домой, к Ленке, к ее мятным губам.

Глава тринадцатая

Сижу на том месте, куда выставляют горшки с цветами, на широченном подоконнике, с «Казаками» в руках. Одним глазом заглядываю в книгу, другим постреливаю на Магнитку. Хороша она сейчас, облитая свежим утренним светом. Сияют круглые башни кауперов, окрашенные черным лаком. Все дымы над заводскими трубами развеваются золотыми гривами. И в душе моей сплошное сияние и золото.

Теплая лапа солнца гладит левую щеку, плечо и бок, нагревает страницы книги так, что они вот-вот вспыхнут. Хорошо! Куда ни посмотрю, что ни послушаю — все хорошо, дальше некуда. Внизу, под окном, в скверике, хохочут, заливаются, визжат, вопят малыши, ровесники Магнитки. Какая-то звонкоголосая девчушка пропела-прокричала вперемежку со смехом: «Будем как солнце! Будем как солнце!» Не прибедняйся, миленькая! Ты уже как солнце. И я тоже. И Магнитка! И вся наша земля. И люди.

Сияет красный самородок, извлеченный из темных и жестоких недр капитализма. Всего лишь одну шестую часть мира составляем мы, но светлее и вольнее стало на всем земном шаре с тех пор, как взошло солнце Октября, с тех пор, как на Тихом океане мы закончили поход, сбросив в него последних интервентов, с тех пор, как заложили фундамент Магнитки и пятилетки.

Хорошо!

Хорошо оттого, что на небе нет ни одного облачка. Хорошо, что щебечут дети. Хорошо, что понимаю моего сверстника Оленина, хотя и жил он в прошлом веке, в другой эпохе. Понимаю, но не разделяю его «странное чувство беспричинного счастья и любви ко всему». Мое счастье не беспричинное. Я знаю, что и кого люблю. Каждая моя жилочка налита силой, требует выхода. Никому не завидую. Ничего не боюсь. Вчера жил хорошо. Сегодня живу лучше, чем вчера. Завтрашнего дня жду с нетерпением.

Лучшая пора моей жизни! А сколько прекрасного еще впереди!

С улицы доносится крик ребятишек:

— Буржуй приехал, буржуй!..

Да, есть и такие в социалистической Магнитке: американские и немецкие инженеры — проектировщики, монтажники, консультанты, бизнесмены, представители фирм Мак-Ки, Демаг и прочие. Одни приезжают, другие уезжают, третьи прочно сидят на месте. Живут, как и полагается заморским специалистам, на особом положении: в коттеджах, на отлете, вдали от пыли и строительного грохота, в Березках. Имеют особую столовую. Отовариваются в магазине Торгсина, где только птичьего молока нет. Одеты, обуты, отутюжены, накрахмалены и пропитаны пахучими сигарами и духами так, что даже ребятишкам выдают свое нездешнее происхождение.

Внизу, под моим окном сверкает черный «форд», окруженный ватагой ребятишек. Распахивается дверца, и выходит человек в шляпе, в сером костюме, в черных начищенных ботинках. Коричневая от загара шея стиснута белоснежным воротничком. Какой же это буржуй? Гарбуз! Наш, мужик, рабоче-крестьянских да еще большевистских кровей. Оболочка на нем только американская. Два года набирался опыта в Америке, на металлургических заводах, неподалеку от знаменитого озера Мичиган. Один из первых советских инженеров. Вступил в партию, когда меня еще на свете не было. Персонально Владимиром Ильичем Лениным рекомендован в ЦКК.

Ребятишки окружили «буржуя» и его роскошную машину, запричитали на все голоса:

— Дяденька, покатай!

— Хоть немножко, вон до того угла!

— В другой раз, ребята. Гуляйте!

Вприпрыжку спускаюсь с этажа на этаж по гулкой прохладной лестнице, выбегаю на улицу к сияющему «форду». Эх, порулить бы! Даст или не даст?

— Здравствуйте, Степан Иванович!

Он молчит, положив темные мозолистые ладони на собачью морду своей самшитовой палки, грызет трубку золотыми зубами и тревожно-вопросительно разглядывает меня. Будто не узнает.

— Здравствуйте, Степан Иванович! — повторяю я.

— Кто это? Голос как будто знакомый. Ты или не ты, Саня?

Степан Иванович — человек серьезный, а сейчас рвется в веселый бой и меня вызывает. Что ж, могу. Чего доброго, а веселья во мне хоть отбавляй.

Стараясь не рассмеяться раньше времени, говорю:

— Минуту назад был Голотой, а теперь засомневался, я это или не я.

И улыбаюсь во весь рот. С превеликим удовольствием. Улыбаюсь приветливо. Улыбаюсь сердечно. Улыбаюсь от всей души. Всю нежность, всю радость выкладываю.

Степан Иванович не откликается. Сурово смотрит на меня и спрашивает:

— Значит, это ты? Не подменный?

— Я, Степан Иванович! Не отказываюсь от себя.

— Поздно, брат, спохватился! Сам себя перерос.

Нечего мне сказать в ответ на такие слова. Пусть поговорит, а я послушаю.

— На всю высоту вымахал. Подниматься дальше некуда: в звездный потолок уперся.

Ну вот, самое время засмеяться! Давай, Степан Иванович, растягивай губы, веселись! Не хочет. Серьезно шутит.