Я люблю

Давно я чувствую его тяжелый взгляд на себе. Он где-то в другом месте раскатывает, а я все равно работаю, будто у него на виду, будто экзамен ему сдаю. Не пойму, какой силой наделен он.

В тупике появляется еще один паровоз. Номера не видно, но я знаю: Шестерка. Машины, работающие на горячих путях, вроде бы неотметны друг от друга. Но это только на первый взгляд. Все имеют приметы. У одной искроулавливающая вуаль лихо, набекрень накинута на трубу. На второй воздушный насос шлепает с присвистом. У третьей сигнал хрипловатый. Четвертая гремит дышлами.

Шестерку я узнаю по мягкой, бесшумной походке, по зеркально-сияющему котлу, по свежевыкрашенным колесам.

Атаманычев направляется к нам. Свеженький, подтянут, наглажен, намыт. Даже переносица стала обыкновенной — нет на ней темной зарубки.

Хочу встретить его доброжелательно. Но вместо улыбки получается криворотая, с подковыркой ухмылочка.

— Добро пожаловать, товарищ ревизор! Готовы к проверочке. Начинайте!

Атаманычев не видит и не слышит ничего плохого.

— Начал и кончил. Все! Давай акт, подпишу, — миролюбиво говорит он и небрежно хлопает ладонью по колесу Двадцатки.

Вот тебе и зубастый механик! Шутит? Издевается? На разрыв испытывает?

— Ты чего так разглядываешь меня, Голота?

— Как ты сказал?.. Не верю своим ушам.

— Такой молодой, а уж туговат на ухо! Могу повторить. Все в порядке! Давай акт, подпишу.

— Без проверки?

— А на кой? Зря время потеряем. Порядок! И рад бы придраться, да не к чему.

Нежданные золотые слова! И произнес их не балагур, пустобрех Вася Непоцелуев, а неразговорчивый, гордый парень, классный машинист.

Хорошо я думал о нем, а заговорил... И сам не пойму, как вырвались неладные слова.

— Сделку предлагаешь? Социалистическую взаимопроверку хочешь наизнанку вывернуть?

Самому тошно слушать, что говорю, но не умолкаю. Вожжа под хвост попала.

— На что ты рассчитываешь, Атаманычев? Ждешь от меня взаимной поблажки? Не будет ее. Не слюнтяй я, не мягкотелый интеллигент, не ротозей. Ни другу, ни отцу родному не побоюсь наступить на мозоль. Имей это в виду! Проверяй!

— Давай, Саня, крой, наводи порядок и красоту на безоблачном небе!.. До чего же ты сейчас, красив, громовержец! Жаль, что нет фотографа.

Он смеется, а я брызгаю слюной. Опасен я, заразу злости распространяю, а он подмахнул акт, козырнул по-военному, усмехнулся снисходительно, меня жалея, и ушел.

А на другой день мы с ним поменялись ролями. Около двух часов обследовал я Шестерку. Очень хотел найти какую-нибудь неполадку. Не за что было зацепиться. Пришлось и мне подписать.

Так мы с Алешкой выдали друг другу путевки в жизнь. Один сделал это от души, а другой...

Эх, Санька!..

Глава восьмая

:Женщина в черной юбке и беленькой, на деревенский лад шитой кофточке, смуглолицая, черноглазая перехватила меня по дороге к Ленке, напротив моего дома, в нашем тощем скверике и сразу же стала допрашивать:

— Извиняюсь!.. Вы Голота? Машинист?

— Да. В чем дело?

— Александр? Из Донбасса? Собачеевский?

— Оттуда.

— Тот самый?

— Какой, тетенька? — Я улыбнулся.

— В музее бачила вас. Так то все правда?

Она сыплет вопросами, анкету мою заполняет, а я улыбаюсь, терпеливо любезничаю с ней и украдкой поглядываю на часы: успею вовремя попасть к Ленке или опять заставлю ждать? Всегда спешу и редко не опаздываю. То одно, то другое, то третье помешает. И шагу сейчас нельзя сделать, чтобы не зацепиться за кого-нибудь. Знатной персоной стал. Всем хочется поглядеть на «историческую личность», поговорить про жизнь, поболтать о погоде, перекурить вместе. Даже пионеры не обходят вниманием. На костер пригласили, галстук на шею повязали.

Ну, а этой симпатичной, моложавой бабушке что понадобилось? Не один час, видно, сидела в скверике на скамейке, ждала меня. Скромница. А другие запросто ломятся в дверь, тащат с кровати за ноги: давай, мол, герой, рассказывай! Житья не стало от корреспондентов, активистов, зазывал, руководящих товарищей, просителей и любопытных. Терплю. Ничего не поделаешь! Груздем назван.

— Побалакать с вами хочу, товарищ депутат. Можно?

Судя по выговору, она моя землячка: мягко, напевно выговаривает русские слова и непроизвольно вплетает в них украинские.

— Можно! — говорю я и направляюсь к скамейке.