Я люблю

Ненадолго хватило пороха гулякам и драчунам. Пошумели вечерок и к ночи выдохлись. Не те времена, чтобы человек беспрепятственно пускал трудовые червонцы на ветер. Нет у нас ни бешеных денег, ни казенок, ни кабаков. Подпольных шинкарей нещадно преследуем — не разгуляешься. Милиция наша строга. И осодмильцы расплодились, как грибы после доброго дождя.

Патрулируем.

Три парня — машинист паровоза, горновой и секретарь комитета комсомола — Александр Голота, Ленька Крамаренко и Костя Шариков — идут по барачным улицам. Вглядываются в темень. Ждут тревоги. Ищут происшествий. Ни сил, ни самой жизни не пожалеем в борьбе с пережитками прошлого.

Первомайская, Октябрьская, Уральская, Крымская, Сибирская. А сигналов нет и нет. Даже бесшабашные гуляки не высовывают свой багровый нос на улицу, когда по ней проходит комсомольский патруль. Мы не церемонимся с молодчиками, покушающимися на наш трудовой образ жизни.

Левой, левой, левой!..

Люблю я ночное патрулирование, хотя часто приходится грязь голыми руками разгребать. Ничего! Человеку для того и глаза даны, чтобы он приглядывался к жизни пристально, толково и за корявыми деревьями красоту леса видел, не путал грешное с праведным.

Левой, левой, левой!..

Комсомольский патруль! Ночной дозор Магнитки! Берегись, шпана! Мы беспощадны к тем, кто живет среди нас, как разбойник с большой старой дороги.

Дубовая, Липовая, Кленовая, Вязовая. И всюду тишина, темные окна. Улица Красных зорь, Солнечная... Стоп! Натыкаемся на барак, непривычно живой, залитый светом. Это родильный дом. Чистыми, без всяких родимых пятен капитализма, появляются на свет сыновья и дочери Магнитки. Первенцы! Пройдут они по жизни, как вишни в цвету.

Стоим посреди улицы, смотрим на белые окна роддома и все трое улыбаемся. Костя и Ленька свои ухмыляющиеся морды почему-то не замечают, а моя им глаза мозолит. Кивают и моргают в мою сторону. Посреди лета первоапрельский розыгрыш устроили. Трепачи!

— Почему ты так пышно расцвел, Саня? Чистый подсолнух.

— Как же ему не расцветать, когда он чувствует себя самым счастливым человеком на свете.

— Вон оно что! Куда мы попали? Какой-то дворец?.. Или детский сад?

— Брось свои глупые вопросы, Костенька. Молчи да слушай ангельские голоса новорожденных, счастливые слезы матерей!..

— Ах, это родильный дом! — И Костя Шариков поворачивается ко мне, ехидно спрашивает: — Скажи нам по правде, Голота, зачем ты сюда притащился? Дорогу к родильным палатам запоминаешь? К отцовству примериваешься?

Ленька хватает козырек Костиной кепки, нахлобучивает ее на самые уши.

— Заткнись!

Хохочут мои напарники. Им кажется, они безобидно, по-свойски посмеиваются надо мной.

Нахмурился я, но не полез в бутылку. Втихомолку стал перечислять цвета радуги. Остыл и тоже заулыбался. Пусть зубоскалят. Не со зла они, а так... Не побывали в академии Антоныча. И свою суженую еще не встретили.

Идем дальше. И тут же останавливаемся. На крылечко выскочила няня в белом халате и гневно кому-то выговаривала:

— Куда лезешь, охальник? Протрезвись! Днем приходи. Убирайся! Иди, говорю, а то милицию позову.

Какой он, этот охальник, куда лезет, нам не видно — скрывает темнота. Но раз нянька призывает на помощь милицию, осодмильцам необходимо вмешаться. Поспешно, бегом возвращаемся к роддому. Приготовились схватить одного нарушителя порядка, а перед крылечком топчутся двое мужиков. Один, увидев патруль с красными повязками на рукавах, мгновенно дал задний ход: перескочил через штакетник и скрылся на той стороне улицы. Другой бесстрашно стоял на месте, спокойно вглядывался в нас. Счастливому родителю, известно, море по колено.

— Почему безобразничаете, гражданин? — важно и сердито вопрошает Костя Шариков.

— Вы обознались, братцы. Это не я шумел.

— Какие мы тебе братцы? В брянском лесу они, твои братцы.

Я толкаю Шарикова в бок, но он не унимается. Любит свою власть показать. Допрашивает:

— Почему лезешь, куда не положено, да еще посреди ночи?

— Никуда я не лезу. Разберись, что и как, а потом обвиняй и суди.

— Эй, как разговариваешь?!

— Как заслужил, так и разговариваю.

Знакомый голос! Приметный облик. Неужели тот самый? Да, вроде он. Машинист Шестерки! Атаманычев! То и дело натыкаюсь на него. До сих пор он добровольно освобождал мне дорогу. А теперь? Наверно, придется тащить в милицию. Выпил новоиспеченный папаша лишнее и подраться успел. На щеке свежая ссадина, будто рашпилем по коже провели. Нос расцарапан. Ухо окровавлено. Ну и мордоворот!

Шариков ощупывает карманы нарушителя, грозится:

— А вот мы сейчас разберемся, кто чего заслуживает. Я осодмилец, охраняю порядок и спокойствие трудящихся. А ты кто такой, хлюст?

Атаманычев прикладывает платок к левой стороне лица и одним глазом смотрит на Шарикова:

— Я не хлюст, а тот самый трудящийся, чье спокойствие вы охраняете.

— Ваши документы?!

Атаманычев достает заводской пропуск. Шариков долго, как эксперт, изучает его. Неохотно возвращает.

— Где это тебя так разукрасили? За какие проделки?

— По случаю отцовства выпил и на дурацкий кулак напоролся, — смеясь, подсказывает Леня Крамаренко.