Я, колдунья и полосатый кот (СИ)

Пройдя несколько шагов, с облегчением увидел, что след оборвался, а колышущееся марево рассеивается. Вышел из него — словно вынырнул с глубины. Возникло ощущение перепада давления в ушах. Даже захотелось продуться. Но, помня о том, что на руках моих и слизь была, и кровь, решил, что не стану трогать сейчас лицо. Сначала их стоит обработать спиртом или местным аналогом. Чем-то же Василий остаканивался?

Из прозрачной дымки проступили очертания дома, через окно которого я неосмотрительно выскочил в туман. Стоп. Кажется, рядом с крыльцом стояла бочка с дождевой водой. Умоюсь и руки помою по второму кругу. Здесь посветлее. Луна ещё ярка, и судя по небу — скоро восход. Я пошёл вокруг дома, выглянул из-за угла и застыл.

Агриппина, что-то нашёптывая себе под нос, мылась прямо в бочке. По телу ее гуляли лунные блики, высвечивая то красивую грудь, то плавный изгиб плеч, то гладкую спину. Игра теней и света на её коже заворожила так, что я не заметил, как зародился рассвет. Узкая красная полоса возникла на горизонте, луна побледнела, а в небе разлилось розоватое свечение, меняя цвет облаков. Девушка выбралась из бочки ко мне спиной и подхватила с лавки мягкую ткань, обтереться.

Быстро же она обернулась, и как-то мимо меня вперёд прошла. Впрочем, в таком тумане...

Крадучись, я направился в обратную сторону, к окну. Но надеть высохшие брюки, и забраться не замеченным на печь мне не дали.

Глава 5

— В окошко ходить — это дело, гость незваный. Одобряю. Сам люблю, в окошко-то.

Бас не заплетался так сильно, как накануне, но звучал всё ещё нетрезво. Я замер у окна. Только успел влезть, глаза к полумраку не привыкли. Ох, Василий, не вовремя ты и не к месту. Отсыпался бы на сеновале.

Раздалось хлюпанье, словно кто-то глотал жидкость. Шумный выдох. И опять слегка нетрезвый бас:

— Вкусный же рассол у Агриппинушки родимой! Аки водица спасительная льётся по истерзанному горлу, к жизни возвращая.

Обладатель голоса тихо хрюкнул, икнул и продолжил шумно возвращаться к жизни. А ко мне вернулось зрение, и я старательно всматривался в темноту над печью, откуда доносились все эти звуки.

— Вот скажи мне, добрый молодец, пошто кривда окаянная в мире творится?! Чтобы я — писаный красавец, огонь в глазах, да в такую скотину превратился! А добрая моя хозяюшка-голубушка терпит меня. Душой — ангелица, право слово! Хоть и любит приложить катанками для порядку.

Кажется, знакомство плавно переходит в исповедь, а я до сих пор не вижу владельца басовитого голоса. Пьяные нотки ослабели, им на смену пришли интонации вины и чистосердечного раскаяния. Так искренне раскаиваются только алкоголики, пьющие с завидной регулярностью. И с не менее завидной регулярностью каждый раз обещающие родным, что вот этот был — точно последний.

Нащупав брюки, я присел на скамью и надел их. Накинул сверху рубашку. Так-то лучше. Не светить же грязным бельём после приключений в тумане. Одевшись, подошёл к печи поближе. Пора рассмотреть страдальца.

Серый упитанный кот, сидящий на печи совершенно по-человечески, свесив задние лапы, держал в передних глиняный кувшин. Чуть окосевшим взглядом осмотрел меня с ног до головы. Дёрнул ухом. Громко икнул.

Я вздрогнул. До меня никак не доходило: это ОН со мной говорит?

Словно затем, чтобы развеять сомнения или добить окончательно, кошачья пасть зашевелилась в такт словам:

— Рассольчику хочешь? — лапы протянули мне кувшин.

Я машинально взял посудину, зачем-то заглянул внутрь, убедившись, что и впрямь — рассол. А потом в глазах потемнело, послышался грохот, вскрик, и всё накрыло тьмой.

Спустя какое-то время из темноты донеслись звуки. Сначала бессвязные. Потом разделились на два голоса — сварливый женский и оправдывающийся басовитый.

— Свинёнок ты окаянный! Што ты гостю казал, почему он обеспамятовал?!

— Голубка моя! Рассольчику только предложил, от души оторвал, угостить хотел!

— А кровь откель у него на лице? Поцарапал?!

— Ни единым коготком не тронул, хозяюшка! Да разве ж это когти? Где ж мои коготочки-то прежние-е-е...

Послышались всхлипывания и короткие подвывания. Кто-то всплеснул ладонями.

— Да что ж это творится! Один в беспамятстве мне половицы вытирает, второй ревёт аки дитятя! До вас ли мне теперь, когда беда такая!

Раздалось шуршание, полилась вода, до меня дошел приятный травяной запах. Траву заварила, меня в чувство приводить?

— А што за беда, Агриппинушка? — сквозь всхлипы и икоту вопросил бас.

— Ты совсем разум потерял, окаянный, за своим пьянством! Не чуешь нешто?!

— Каюсь, ангелица моя долготерпеливая! Только глазоньки раскрыл, дополз до горницы, рассольчику отыскал, добра молодца приветил, покуда он в окошко-то лез. Большего не знаю, не чую!

Молчание. Мое лицо ощупывают нежные пальцы. В голосе слышно напряжение.

— В окошко лез?

— В самое что ни на есть, красавица моя!

— Это откель же он в окошко лез, где ходил, пока я... — Агриппина перешла на шёпот, и я перестал различать слова.