Когда я добираюсь до горы, в ушах звенит, во рту пересохло, грудная клетка горит огнём, я весь взмылен. Ноги стали ватными, но я заставляю себя начать карабкаться по склону, не переводя дух. Каменные выступы торчат прямо из земли, но у меня нет времени думать о причудливом ландшафте. Мокрые пальцы цепляются за острые камни, влажные подошвы кроссовок оскальзываются на склоне, и я рискую сорваться в любую секунду, но мне наплевать. Я хочу как можно скорее добраться до верха.
Когда до вершины остаётся всего несколько выступов, силы начинают стремительно покидать меня. Ноги плохо слушаются, руки поднимаются с трудом, у меня ломается ноготь, дышать практически невозможно, но я продолжаю карабкаться, наплевав на боль и усталость. Я с трудом выбираюсь на ровную поверхность. Вижу всё как в тумане, потому что обзор застилают солёные слёзы, которые я глотаю, упрямо продолжая двигаться к цели.
Я падаю на землю, стараясь хоть немного отдышаться. А потом поднимаю голову.
Здесь пусто. Здесь никого нет. Только маленькая ровная площадка и одинокое дерево у самого обрыва. Мне не хочется верить в то, что он это сделал. Он просто не мог. Не имел права. Он бы не стал. Я заставляю себя подняться на ноги и сделать несколько шагов к краю пропасти. Я замираю. В ушах перестаёт звенеть, и на меня обрушивается жуткая мёртвая тишина. Я делаю глубокий вдох. В боку колет, но я не обращаю на это внимания.
Поднимается сильный ветер. Меня трясёт от холода и страха. Я вглядываюсь в даль. Там нет ничего, кроме синей полосы моря и небольшой птицы, неспешно летящей в мою сторону. Я набираюсь смелости и делаю ещё шаг вперёд. Теперь я стою, замерев на самом краю. Кончики кроссовок свешиваются с обрыва. Я опускаю голову и пытаюсь рассмотреть хоть что-то внизу. Но там только вода и огромные выступающие камни. По телу пробегает дрожь.
Я не понимаю. Я отказываюсь что-либо понимать. Он не мог этого сделать. Он бы не стал. Мысль вертится по кругу. Но она не успокаивает, а только нагоняет панику, потому что выглядит жалкой и бесполезной. У меня начинают дрожать губы. Я не представляю, что мне делать. В голове пусто. Я всё ещё не могу поверить, что это случилось. Мозг отказывается воспринимать произошедшее. Мне страшно. Мне очень страшно. Я запускаю руку в волосы и закрываю глаза. Сердце колотится уже где-то в желудке. Мне нужно успокоиться, нужно всё обдумать, но не получается. Ничего не получается. Боль, страх, отчаяние, слёзы, снова боль. Всё это крутится вперемешку, разрывая меня на части.
Вдруг я слышу тихое шуршание слева и поворачиваю голову на звук. Но вместо человеческой фигуры вижу только ту самую птичку, которая летела ко мне. Я заставляю себя отойти от края обрыва и приблизиться к дереву, на которое она опустилась. Лишь подойдя ближе, я замечаю, что это вовсе не птица. Я поднимаюсь на цыпочки, протягиваю руку, и птичка перелетает ко мне на палец. Я подношу руку к лицу, моргаю несколько раз, прогоняя влажную пелену, и наконец-то мне удаётся разглядеть то, что сидит у меня на руке. Это всего лишь кусок газеты, трансфигурированный в птицу. Я читаю дату выпуска на маленьком крылышке и сразу вспоминаю порванную газету в прихожей. Эту птицу сделал Северус.
Глаза снова щиплет, в горле стоит ком, руки трясутся. Хочется кричать, но я не могу даже пошевелиться. Стою и бездумно разглядываю бывший кусок газеты. А маленькая бумажная птичка разглядывает меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
Глава 26. Эпилог
Невмешивающийся
Гарри долго копается с ключом, никак не попадая в замочную скважину. С утра он забыл дома перчатки, и теперь онемевшие пальцы слушаются плохо. Наконец замок поддаётся, он открывает дверь и делает шаг внутрь своей квартиры. Он с тоской оглядывает коридор. На тумбочке успел скопиться толстый слой пыли. Воздух затхлый, потому что уже середина октября и окна закупорены.
Гарри, не разуваясь, проходит в гостиную и устало присаживается на диван, осматривая комнату. Помещение выглядит пустым и нежилым. Верхний свет Гарри зажигать не хочет, но от неприятного сумрака становится холодно и неуютно. Он ёжится и машинально заворачивается в пальто. Ему тяжело находиться в этой квартире. Стены и потолок словно давят. Несмотря на то что он прожил тут пять лет, теперь квартира кажется ему чужой и мрачной.
Гарри слышит тихое шуршание на каминной полке и с улыбкой вытягивает руку вперёд. Тут же маленькая бумажная птичка срывается со своей жёрдочки и приземляется ему на указательный палец. Гарри улыбается ещё шире и осторожно гладит бумажные крылышки свободной рукой.
— Ну, привет, — шепчет он, и птичка что-то щебечет в ответ. — Не думай, что я про тебя забыл. У меня просто не было времени, чтобы тебя забрать. Правда. Зато я купил тебе большую красивую клетку. Будешь жить в лавке, хорошо?