Я из огненной деревни…

Меры?.. Расстреливать каждого, кто хотя бы косо глянул! — кричит ефрейтор Шикльгрубер — Гитлер.

А Кейтель переводит это на генеральский язык приказов: «Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры… При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью…»[8]

И вот немецкие регулярные войска начали здесь, на Октябрыцине, реализовать ту удобную «возможность»: под видом борьбы с партизанами выполнять давний и главный свой «план».

Для военных и хозяйственников «удобно» было, что и партизан, как они рассчитывали, станет меньше, местность станет «чистой», доступной. Но главное — вообще меньше будет этих славян, этих белорусов, русских, украинцев… Еще в начале 1941 года, выступая в Вевельсбурге, Гиммлер изложил цель «русской кампании» в таких цифрах: расстреливать «славянское население» — каждого десятого, чтобы (для начала) уменьшить их количество на 30 миллионов[9]. Почему бы заранее, не ожидая окончательной победы, не начать на деле «снижать биологический потенциал» восточных народов? Дело это уже начато — в концлагерях и в лагерях для военнопленных. Перенести это и в деревни, откуда каждая нация черпает в основном «человеческие ресурсы».

«Согласно плану, — говорилось на одном из совещаний в ставке Гитлера, — предусмотрено выселение 75 процентов белорусского населения с занимаемой им территории»[10].

И «выселение» началось. С первых дней войны, оккупации. Массовое уничтожение и выселение людей из района Беловежской пущи, карательная операция «Припятские болота» в июле — августе 1941 года. Еще более жуткий размах приобрело это в начале 1942 года — в Октябрьском районе. А начали здесь — с деревни Хвойня. Правда, относилась деревня эта к соседнему, Копаткевичскому району, но на немецких картах якобы числилась за Октябрьским. И потому с нее начали. Расписание, инструкцию, план выполняли со зловещей педантичностью. Приехали и убили 1350 человек. За что? Потому что на их карте Хвойня — в Октябрьском районе. Так и объяснили это и полицаи, и сами немцы. Объяснения должны были поддерживать у окрестного населения веру, надежду, что уничтожают, карают «за вину», а не «всех подряд». Фашистам, понятно, не хотелось, чтобы люди бросились в леса. Достань их потом оттуда! Вот и «объясняли». Убили Алексичи — большую деревню около Хвойников, и пустили слух: ошибочно, не ту хотели, а совсем в другом районе, а те, другие Алексичи — в самом деле «виноваты»! Уничтожили Лозки и опять: хотели Голявичи, ведь возле них партизаны поезд подорвали, к ним это ближе было. А здесь, в Лозках, ошибочка вышла!..

Не только их жуткие дела, но и эти идиотские «объяснения» лишний раз показывают, что и Хвойня, и Лозки, и Алексичи, и вся Октябрыцина, и сотни других деревень в других районах уничтожены, убиты за одну-единственную «вину»: в деревнях этих жили советские люди, которых «перевоспитать» в покорных невольников фашисты не надеялись. А потому главная задача — «выселять»! А что значило это — одной из первых испытала Хвойня, а за нею — почти все деревни Октябрыцины.

Было тогда в Хвойие более трехсот дворов. На их месте сейчас — шестьдесят. Новых. И люди в деревне новые. Беспорядочно рассыпались эти шестьдесят хат по песчаным пригоркам. По сыпучему песку мы идем к братским могилам, в которых похоронена бывшая Хвойня — 1350 человек…

Что с ними сделали, с этими людьми, рассказывают нам муж и жена Репчики — Миколай Иванович и Вольга Пилиповна.

«…Значит, рано мы встали и глянули в окно, — начинает Миколай Иванович, — как темная туча, они были на той стороне речки. Куда они едут, черт их знает. Много народу кинулось в лес, мужчины больше. Бабы с детьми остались. Ну, и мужчин осталось много. Что делается? Приехали они, охватили деревню, заняли с конца и гонят — и детей, и малых, и больших, и старых. Кто не может идти — из хаты не выгоняют. Остаются. Я тогда окалеченный был, мне перебило ногу, и я в гипсе лежал. Ну, думаю, что будет, то будет. Вижу, погнали людей. Мужчин отделили, и детей с женщинами. Мужчин загнали в гумно и запалили: я уже вижу, что огонь горит. Вижу, с горы гонят пачками женщин и детей. А гумно горит. То горит, которое дальше. А их гонят в другое. Кончили гнать сюда — раз, двери закрыли, облили бензином и подпалили. А мне все это из окна видно. Я говорю своей семье:

— Знаете что — кто куда! Не хоронитесь только в постройках, а где какие колодья или корчи. И в стога не хоронитесь, он подожжет, гореть будем.

Эти бабы что делают? Напугались. А у меня землянка была. Так вот — хата, а от хаты — так вот землянка. Я сказал им, а сам по их следам иду, потому что забыли очи обо мне, что и я тут. Дак я взял тогда повод прицепил — была у меня веревка такая, — спустился с кровати, ногу так-сяк обмотал и пошел. Переполз я порог, смотрю, куда они пошли. Вижу — в землянку. Дополз я туда. Но уже к моей хате немцы не подошли. Так мы и остались.