Я исповедуюсь

– Я не понимаю тебя, старикан. Я убиваю правительство.

– А те сорок детей, которых ты убил, – это правительство? – спросил Берлин, протирая носовым платком очки.

– Неизбежные издержки.

– Теперь я тебя не понимаю.

– 1:1.

– Что?

– Один – один.

– Полковник, позволяющий убивать женщин и детей в селении, – отчеканил Вико, – преступник, которого надо судить.

– А если он убивает только мужчин – не надо? – насмешливо спросил коллегу Берлин, надевая очки.

– Чего вы не перепотрошите их всех?

– У этого юноши словесная мания всех потрошить, – заметил Льюль, сильно удивленный.

– Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут, Тимоти, – напомнил Вико на всякий случай. И уже собирался назвать номер главы и стиха у Матфея, но не вспомнил, потому что читал это очень давно.

– Да пошли вы все на хрен, старые пердуны!

– Завтра убьют тебя, Тим, – напомнил Льюль.

– 168:1.

И он начал таять.

– Что он сказал? Вы поняли хоть что-то?

– Да. Сто шестьдесят восемь, двоеточие, один.

– Похоже на каббалу.

– Нет. Этот парень никогда и не слыхал о каббале.

– Сто шестьдесят восемь против одного.

Книга «Льюль, Вико, Берлин» была написана лихорадочно и стремительно, она меня совершенно вымотала, потому что каждый день, утром и вечером, я открывал шкаф Сары, а ее одежда по-прежнему висела там. Писать так очень тяжело. И однажды я писать перестал. Что вовсе не означает, что я закончил книгу. Адриа захотелось выкинуть все листы с балкона. Но он ограничился тем, что спросил: Сара, ubi es?[386] Затем, подождав минут пять в полной тишине, он не вышел на балкон, а сложил все листы в стопку, отодвинул их на край стола и сказал: я выйду, Лола Маленькая, не замечая, что Катерины уже не было. И отправился в университет, словно это было самое подходящее место, чтобы развеяться.

– Чем занимаешься?

Лаура обернулась. Она шла так, будто измеряла шагами размер внутреннего двора.

– Размышляю. А ты?

– Стараюсь развеяться.

– Как твоя книга?

– Я ее только что закончил.

– О-о-о! – радостно произнесла она. И взяла его за обе руки, но тут же отпустила, словно обжегшись.

– Но я не совсем уверен в этом. Невозможно соединить три столь выдающиеся личности.

– Так ты закончил или нет?

– В общем – да. Но я буду ее перечитывать и немедленно найду в ней множество недочетов.

– Так, значит, не закончил.

– Нет. Я ее написал. А теперь мне надо ее закончить. И не знаю, можно ли ее публиковать. Честное слово.

– Не сдавайся, трус.

Лаура улыбнулась ему так, что он несколько смутился. Особенно потому, что, назвав его трусом, она была права.

Дней через десять, в середине июля, его остановил Тудо и с присущей ему неторопливостью спросил: слушай, Ардевол, ты, в конце концов, пишешь книгу или нет? Оба смотрели со второго этажа на освещенный солнцем и полупустой внутренний двор университета.

Мне трудно писать, потому что Сары нет рядом.

– Не знаю.

– Черт возьми, ну уж если ты не знаешь…

Ее нет: мы поругались из-за какой-то чертовой скрипки.

– Мне сложно соединить личности такие… такие…

– Такие выдающиеся. Конечно, это официальная версия, которая всем известна, – перебил его Тудо.

Господи, оставьте меня в покое!

– Официальная версия? А откуда все знают, что я пишу?

– Ты ведь звезда, парень.

И откуда ты только взялся?

Воцарилось долгое молчание. Как сообщают надежные источники, беседы с Адриа Ардеволом часто сопровождались долгими паузами.

– Льюль, Вико, Берлин, – медленно говорил Тудо откуда-то издалека.

– Да.

– Черт, ладно еще Льюль и Вико. Но Берлин?

Ну пожалуйста, не трогай ты меня, чертов зануда!

– Желание обустроить мир в соответствии со своим учением – вот что их объединяет.

– Ишь ты! Это может получиться интересно.

Потому я и взялся за это, дурак ты хренов, раз вынуждаешь меня ругаться!

– Но мне кажется, что это еще надолго. И не знаю, смогу ли я закончить книгу. Уточни официальную версию.

Тодо облокотился о каменные перила.

– Знаешь, – сказал он после долгого молчания, – я был бы очень рад, если бы ты справился. – Он искоса посмотрел на меня. – Мне было бы очень кстати почитать что-нибудь в этом роде.