Я ищу детство

Не стало это правило исключением и для Крысина. Польские родственники встретили Фому враждебно. Против ожидания, не помогли даже богатые подарки. Родные жены упорно отталкивали от себя всё русское. Недавно отделившаяся от Российской империи, панская Польша уже успела возродить прежнюю спесивость в старинных шляхетских родах. И кроме того, Фома был плебей с головы до ног. Да и блатные свои замашки, несмотря на богатство, ему не всегда удавалось скрывать.

Короче говоря, Фоме Крысину было отказано в родстве. И Фома от столь неожиданной неудачи (долго фартило ему на узкой блатной тропинке, а в главном — не пофартило), от невозможности ярко и ощутимо реализовать с таким трудом добытые деньги решил восстановить душевное равновесие старым российским способом — с горя он горько запил.

Он поехал в Варшаву, поселился в шикарной гостинице и закружился в хороводе всех поднявшихся со дна его тёмной души страстей. Вино лилось рекой, варшавские проститутки приходили к Фоме ночевать как домой. Появились новые друзья, собутыльники, по ночам в номере шла игра по крупной, на ипподроме всегда пьяный русский богач швырялся тысячами во все стороны. Фома, словно задавшись сознательной целью — спустить свои капиталы как можно скорее, жёг деньги на всех возникавших вокруг него «огнях». Он щедро платил полиции, в которой обнаружил даже одного своего старого знакомца по сибирской каторге, и за это был лишён всякого беспокойства со стороны официальных властей.

Впившись в беспамятную зелёную муть неутихающего ни днём, ни ночью непрерывного похмелья, Фома в скором времени стал ощущать за собой некоторый недохват со здоровьем. Поначалу ему стало отшибать на сутки, а то и поболее всякую память. Он то обнимался на улице с совершенно незнакомыми людьми, то лез под юбку в ресторане к какой-нибудь почтенной старухе, то исчезал из гостиницы на два-три дня, возвращался без штанов, без бумажника и никак не мог вспомнить, где он всё это время находился.

Потом у него появилось мерцание в глазах. Русские собутыльники (в Варшаве русских всех мастей, вышвырнутых Советской властью из страны, была пропасть) убеждали Фому в том, что это всего лишь обыкновенные черти с похмелья — стоит, мол, снова выпить, и всё пройдёт. Но мерцание увеличивалось, становилось непереносимым. Фоме купили пенсне, и в шикарном смокинге, в галстуке-бабочке, в бороде и усах, вечно нечёсаный и лохматый, да ещё в пенсне, он был теперь со своей блатной пьяной харей похож не то на филина в дупле, не то на лешего на ветке, не то на упыря, не то ещё на какую-то ранее неизвестную человечеству разновидность нечистой силы.

Всё это накапливало в душе у Фомы ощущения как бы собственной большой повреждённости в уме. В редкие минуты просветления Фома понимал, что стоит перед выбором — либо сумасшествие от запоя, либо что-то надо делать. Сидеть в жёлтом доме в чужой стране — удовольствие небольшое. И здоровая (вернее, преступная) активность натуры помогла ему сделать выбор.

Однажды, посмотрев на своё непотребное отображение в зеркале, Фома зарычал и запустил в зеркало пустую бутылку. Этим старым российским купеческим способом он и завершил своё пребывание в Европе. Достав из захоронки последнее золотишко и камушки, Фома тихо, ни с кем не простившись, исчез из Варшавы. С него было достаточно. Он хорошо погулял на свою долю награбленных денег, и теперь его потянуло домой. Ему хотелось на Преображенку, к Фросе, к сопливым своим сыновьям, в пивную на Преображенскую площадь, в тяжёлый, но всё-таки родной дух замызганного русского кабака.

Несколько дней он кружил в пограничном районе, подбирая проводника. Наконец человек был найден, и за два золотых кольца Фома снова оказался на родине.

В дороге, сев в Минске в бесплацкартный вагон, он вкусил в необходимом количестве так недостававший ему раньше отечественный дух и слегка одумался. Идти сразу на Преображенку, не зная, что там произошло в его отсутствие, было глупо. И поэтому по приезде он наведался сначала в Марьину рощу. Предчувствия не обманули Фому — за прошедшие месяцы уголовка замела кое-кого из второстепенных участников ограбления акционерного общества. Постепенно вырисовывалось центральное место во всём этом деле ясновельможного пана Фомы Крысина. С этим соединялась разгульная жизнь, которую вела без мужа Фрося. Короче говоря, Фому ждали на Петровке.

Дня через три после своего возвращения Фома ночью, убедившись, что засады нет, вошёл в свой дом в Черкизовской яме. Здесь как раз шло большое веселье. Фрося и ещё какие-то драные девки (детей дома не было, забрали, видно, соседи) гуляли с хорошо знакомыми Фоме фрайерами — средней руки торговцами с Преображенского рынка. Появление Крысина было воспринято всеми как сошествие на землю антихриста.