Я/Или ад

В результате, когда я стал уже там совсем “основным” и “крутым”, безжалостно разделавшись со всеми конкурентами (одному, помнится, я отрезал яйца, и больше он не “выступал”), мой срок вдруг закончился, и меня выпустили. Признаюсь, мне уже тогда этого совсем не хотелось. Мне нравилось в колонии, и я бы с удовольствием там остался бы и дальше: атмосфера, как нигде, была словно создана специально для меня, для моего истинного нрава. Но природное любопытство влекло меня вперед, в новую реальность, в новые миры; и с большим сожалением я в конце концов переступил порог приютившей меня восхитительной тюрьмы, решив, что эти три года — лучшее время моей жизни. Увы, я до сих пор считаю так и почти со слезами на глазах вспоминаю милый моему сердцу камерный быт, крики и стоны сношаемого мною “петушка”, героин и светлую Луну на звездном небе, своим холодным светом, струящимся сквозь зарешеченное окошечко, обволакивавшую все мое существо сладостными грезами, тайнами ласковых снов и надеждами.

Но я хотел вновь ощутить истинную веру, вновь почувствовать высшую славу и благодать, которая вспыхнула однажды во мне молнией страсти, повергнувшей всего меня в оргастический океан Божественной любви, милости и восторга. Я больше никогда не испытывал ничего подобного с того самого раза, когда в момент моего великого пробуждения и экстаза меня арестовали менты, избив мое, переполняемое лучами благодарности и света тело. “Мне нужна женщина! — решил я, выйдя из тюрьмы. — О да, мне нужна Женщина!”

Прости меня, Господи.

Я вернулся в свою родную деревню Дорофеево Судогодского района Владимирской области. Там я прежде всего узнал, что мать моя уже год как померла от беспробудного пьянства и похоронена на местном кладбище, — а сволочи менты мне об этом так и не сообщили! Впрочем, это известие абсолютно не вызвало во мне никакой печали и грусти, даже скорее некую злорадную радость, в чем каюсь. Я даже на могилу не сходил — вот так. (Прости, Г.) Еще я выяснил, что мою первую любовь убил и расчленил по пьяни тот самый тип, который тогда на меня настучал, а ее мать переехала в Москву. Этому козлу дали пожизненное заключение; я хотел узнать, где он сидит, но мне никто в точности не смог сказать. Остальная наша компания фактически вся развалилась: кто-то сел, кто-то погиб, кто-то переехал. Часть девушек повыходили замуж, и некоторые даже довольно удачно: за богатых новых русских. Короче, все умерло, все пропало, все было в прошлом. А рассказал мне это мой друг и подельник по разнообразным совместным грабежам, который женился на одной из наших девушек, — пожалуй, они были единственными, кто остался в деревне. Они совершенно остепенились, полностью завязали с прошлым, завели хозяйство, быт, нормальную жизнь, даже бросили пить — совсем! Жена ждала второго ребенка. Первый их мальчик, помню, когда я пришел, не обращая внимания на висящие из его ребячьего носика огромные сопли, с видом отрешенного дебила ковырялся в лепешке коровьего дерьма у входа в их дом. Взглянув на него, меня тогда чуть не вырвало, и я сразу понял: здесь мне уже не место.

Я решил уехать и отправился почему-то в Москву. Кто знает, может быть, я хотел найти там мать моей первой и лучшей Женщины? И что бы стал я с ней делать или ничего бы не стал?.. Так или иначе, но я оказался в Москве, почти без денег и без каких бы то ни было вразумительных планов на ближайшее или дальнейшее будущее.