Я иду

– Вопрос с Сумеречной Зоной стоит остро, сержант, поэтому я предлагаю вам работу, которая как раз… – смерил Айса оценивающим взглядом, – … вам по плечу. Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу – поймали для меня морфа-стража. Живого, разумеется. Возможно, с его помощью нам удастся приблизиться к вопросу понимания природы этой Зоны и положить ей конец раз и навсегда, – помолчал, наблюдая за реакцией своего визави, – тот слушал предельно внимательно, темнел в лице. – В случае успеха вас ждет существенное материальное вознаграждение в размере пятикратного жалования и повышенные рационы. Что скажете, сержант Эванс? Вы готовы послужить науке?

Айс молчал. Размышлял. Думал.

– Вы согласны? – повторил вопрос пожилой профессор.

Но Тенеборец медлил с ответом, двигал скулами.

– Что ж… – устало вздохнув, раздосадовано протянул Гельдман и даже как-то потерял интерес к своему угрюмому подвыпившему гостю, – в таком случае я вынужден искать…

– Я согласен, – резко оборвал Айс и бросил на Гельдмана какой-то хищный, проникающий взгляд. – Только у меня есть одно условие.

– Слушаю? – с деловым тоном изрек профессор, подвигаясь к сержанту поближе.

– Команду я набираю лично.

* * *

В квартире Майка уюта не чувствовалось. Грязные голые, в трещинах, стены почти не спасали от холодного сквозняка, рвущегося через крупные щели, жутковато гудели. Окна, кое-как заколоченные трухлявыми досками, не внушали ни малейшего доверия, а раздробленный пол под подоконником и вовсе заставлял усомниться в надежности этого убежища. С потолка на кухне, грозящего обвалиться в любой момент, сыпались крупные бетонные крошки, падали тяжелые, свинцовые капли, а в гостиной, прямо над нашими головами, темными проплешинами зияли здоровенные сквозные дыры, за какими виднелись соседские колыхающаяся люстра и фрагмент стены с выцветшими картинами и лохмотьями обоев. Повсюду бардак, грязь, разруха. Мебели нет никакой – все пошло на растопку. Пахло прелью, сыростью, чем-то давно скисшим, прокисшим, протухшим. Иногда ветер приносил снаружи кислый запашок гнилых листьев, а бывало – резко менял направление, и тогда всю квартиру в один миг заполнял отвратительный смрад разложения, от какого кружилась голова и подступала рвота.

– Не обращай внимания, – произнес Майк, как ни в чем не бывало продолжающий начищать ружье, – в квартирке над нами труп в ванне плавает: там, видать, вода застоялась, вот он и подпортился, хотя раньше не вонял. Но ничего: скоро его крысы растащат и помещение проветрится.

– И ты так спокойно об этом говоришь?!.. – пораженный, обескураженный, спросил я и, весь передернувшись душевно от такого вопиющего цинизма, накинул капюшон и поспешил отползти на краешек местами изодранного подмокшего матраца.

– А что? – удивился тот, захлопал глазами и даже положил сияющее от чистоты ружье рядом с небольшим замызганным рюкзаком. – Что тут такого-то?

– А ничего, что это живой человек был когда-то, нет?.. – укоризненно бросил я, но постарался сделать это в мягкой форме, дабы ненароком не спровоцировать на агрессию едва знакомого хозяина укрытия.

Но Майк лишь подавился неприятным смехом, поднял с пола старую спортивную куртку, отряхнул и надел, ближе подвигаясь к кострищу.

– Я тебе даже больше скажу, Сид: он – мой сосед и хороший знакомый, – перестав смеяться, наконец, ответил он и поковырялся ржавой железкой в золе, словно пытался что-то там разыскать, – мы с ним обычно вместе по здешним магазинчикам прогуливались, бывало, даже на морфов пару раз охотились, – и продолжил, понизив голос: – А потом он заразу какую-то подцепил и совсем перестал выходить, – внимательно посмотрел на меня, – тогда я однажды сам к нему наведался. В комнату, значит, прошел, гляжу – нет никого. Звал его, звал – тишина, а как в ванну-то заглянул, так и побледнел весь: лежит мой сосед в ванне без кожи и волос…

– А чего ж не похоронил-то по-человечески? Побрезговал, что ли? – вкрадчиво, но без особого напора спросил я и несколько секунд въедливо посмотрел в его глаза, вдруг ставшие холодными.

Вместо ответа Майк насупился, виновато опустил голову и запустил пятерню в штаны, вынимая мятую-перемятую обломленную у фильтра сигарету. Кинув в рот, он секунду-другую пожевал ее, посопел, как-то страдальчески взглянул на меня, по-прежнему не проронив ни слова, а потом резко встал и неторопливо прошел к небрежно заколоченному окну. Постоял возле него с минуту, так же молча прикурил, выпустил дым и тихо-тихо промолвил:

– Я испугался… – осторожно, боязливо глянул меж досок на мертвую улицу с несущимися хрипящими морфами, сделал затяжку и продолжил: – Струхнул, понимаешь? Когда увидел его там, то меня будто ледяной водой облили: затрясся, задрожал весь, даже дар речи потерял. Не смог я принять это! Ну не смог и – все… – повернулся ко мне, – убежал я оттуда, как ошпаренный…

Я промолчал, а Майк докурил сигаретку ровно до половины, затушил окурок о мокрый холодный подоконник и опять вздохнул.