Я иду

Как оказалось, внутри проржавевшего автобуса действительно было не все благополучно: разросшиеся лианы в конце, покрытые огромными пульсирующими язвами, «цвели», испуская желто-серый пух, а паутина, растянувшаяся от задних дверей до середины салона, и вовсе не внушала доверия. Залитый водой пол сплошь завалило полусгнившими листьями. Слабый холодный ветер то и дело носил их по салону, заметал в щели. По почерневшим от сырости поручням и порванным кожаным сиденьям стучали редкие капли, а над давно погибшими пассажирами и древним мусором роились откормленные помойные мухи, искали, чем бы поживиться.

– Спите спокойно, – вымолвил я, оглядев мокрые скелеты в рваных лохмотьях и, постояв так секунду-другую, прошел к водителю в выцветшей форме, лежащему на покореженном руле. – Не обессудь… – перекрестился и, стараясь не обращать внимания на усопшего, быстро осмотрел целые карманы – пусто. – Извини…

Но тот в ответ лишь скрипнул и выронил пожелтевшую челюсть с гнилыми зубами. Она отскочила под педаль газа и легла прямиком на порыжелые наручные часы. Они меня, конечно, не интересовали, а вот перед водителем стало совестно – потревожил, получается, карманы хотел обчистить. Надругательство самое настоящее, кощунство. Ну а что поделаешь-то? Жизнь отныне далеко не сахар – волей-неволей и мертвецам позавидуешь: они, на счастье, спят и не видят, и не слышат всего этого кошмара вокруг…

Отмахиваясь от приставучих насекомых и опасного пуха, уже успевшего измазать стекла, – прошел в глубь автобуса и остановился, внимательно разглядывая имущество покойников, чья большая часть совсем сгнила, пришла в негодность и не представляла абсолютно никакой ценности. Всю роскошь и драгоценности уже наверняка прибрали к рукам банды мародеров еще до появления лиан, а все что осталось – это никому не нужный сор. Однако среди всего этого гнилья, хранившегося в костлявых руках своих хозяев, все же нашлось то, до чего не успели добраться грабители и вряд ли уже когда это сделают – чемоданчик, покоящийся под грудной клеткой и горой смертоносных хлопьев.

– Да уж… проблематично будет до него добираться… – тяжело вздохнув, сомнительно изрек я, протирая стекла. – Да и уходить вот так вот не хочется – зря, что ли, лез?

Пару секунд постоял, подумал.

– Ладно, – собрался я духом, – живы будем – не помрем.

И, расчехлив нож, решительно зашагал в конец салона, на ходу прорубаясь через паутину. Та падала на пол, как занавеска, странно шипела и испускала едкий дым. Только вроде прошел сквозь нее, – моментально с ног до головы облепило крупными болезненно желтыми хлопьями, так и норовящими просочиться под противогаз. Но все, что они могли мне сделать – доставить легкий дискомфорт: ходить, как снеговик, – удовольствие, конечно, малоприятное.

Переступив через пульсирующую толстую лиану, – кинул опасливый взгляд на поручень, целиком обмотанный сочной кровавой порослью, рискнул дотронуться.

– Мясистая, – и сам же содрогнулся от ощущений, весь перекривился, – Господи, какая же мерзость… – потер пальцы, испачканные алым соком. – Чем же вы, сволочи, планету-то нашу так загадили?..

Глубоко вздохнул, вытер жижу об левый рукав накидки.

– Ладно, – совладав с собой, промолвил я, – не за этим лез в эту чащобу.

Опустившись на колени, – стер пух со стекол, с осторожностью отодвинул мокрую человеческую грудную клетку и подвинул к себе чемоданчик, смахивая хлопья.

– Что же в тебе такое лежит-то? – хмыкнул я и, покрутив в руках, принялся ножом откупоривать скрипучие замки. – Ну-ка…

Наконец, после недолгой возни, неподатливый чемоданчик послушно щелкнул и раскрылся, высвобождая многолетнюю пыль.

– Хо-хо!.. – довольно потирая ладони, по-пиратски усмехнулся я и, собрав несколько пятидесятидолларовых купюр в хорошем состоянии, убрал к себе. – Так, а тут что у нас еще?.. Расческа… футболка… мобильник… зубная паста, щетка… Нормально… – и ахнул от удивления – бритвенный станок. – Сильно. В командировку собирался, что ли? А впрочем, мне все равно.

Скинул вещмешок и наспех покидал в него редкие находки, прикидывая коммерчески:

– Телефон, в принципе, можно загнать, а все остальное…

Мои размышления нарушили громкий собачий лай, гавканье и вой, заставившие меня мигом умолкнуть, тихонько затянуть мешок, живо забросить за плечи и крайне осторожно подползти к окну позади себя. Нарушителем городского спокойствия стала голодная исхудавшая свора бродячих собак, что кружила вокруг уличного фонаря со свисающими прядями отвратной растительности и рычала и гавкала на одинокую ворону, почему-то не собирающуюся в страхе улетать.

– Беда, – совсем невесело отметил я и, пригнувшись, двинулся к выходу. – Только их еще не хватало для полного счастья… – осторожно высунулся, пригляделся – две, три… двенадцать, тяжело вздохнул, снял с ноги арбалет, зарядил. – Попал, круто попал…