Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

В тот вечер после ужина Сэм говорит:

– Хорошие новости. Утром у нас будет машина напрокат.

Глория знаками показывает что-то матери.

– Нет, – говорит Эвелин. – Ральф не может остаться.

Глория снова что-то показывает.

– Она не твоя собака, – говорит Эвелин.

– Я же говорил тебе, – говорит ей Джей. – Нам нужно купить ей собаку.

Мы сидим на веранде. Через неплотно прикрытую дверь я слышу вечерние новости. Что-то о войне – о войне, о которой я знаю очень мало, если не считать того, что неизбежно рассказывает мне мать, когда мы с ней видимся [15] .

Глория смотрит на меня долгим взглядом. Подходит ближе. Улыбается, указывает на свое лицо, затем простирает руки.

– Это игра, – поясняет Эвелин. – Она хочет, чтобы ты сильно засмеялся.

– Чему засмеялся?

– Не имеет значения, – говорит Джей.

Я притворно смеюсь в угоду Глории.

Она прикладывает указательные пальчики к щекам, под глазами, и оттягивает нижние веки вниз.

– Заплачь чуть-чуть, – говорит Джей, и я надуваю губы, всхлипываю и закрываю руками лицо, издавая звуки тихого плача.

Она отнимает мои ладони от лица.

Я перестаю «плакать»; она заглядывает мне в глаза, чтобы убедиться, что слез нет. Делает еще один знак, и Джей говорит:

– А теперь заплачь сильно, – и я «пла́чу» громче, мои плечи вздрагивают. Она снова отнимает мои ладони от лица.

Утром, прямо перед отъездом, я прошу Сэм подождать.

– Забыл свои ключи, – говорю я.

Я поднимаюсь наверх, в комнату Глории, где она спит, лежа на спине, одна рука откинута на край кровати, другая прикрывает глаза, точно она пытается не видеть того, что ей снится.

Я испытываю желание прикоснуться к ее лицу, укрыть ее одеялом. Я хочу спросить, конечно, здесь ли ты – вправду ли это ты. Я хочу сказать что-нибудь, оставить ей записку под подушкой, но не представляю, что можно было бы написать в такой записке.

Полагаю, эта книга и есть моя записка.

Несколько минут смотрю, как она дышит, и представляю ее старше, молодой женщиной. Перед моим мысленным взором разыгрываются различные версии ее жизни. В некоторых вариантах пожилой мужчина, похожий на меня, рассказывает ей историю. Мы сидим на скамейке в парке, или в моем доме в Чилмарке, или на кладбище за домом в Квинсе, но я всякий раз рассказываю ей эту историю. И все время прошу ее рассказать мне, как она заканчивается.

* * *

Пока мы тащим ее сумку вверх по лестнице к квартире – она живет в нескольких кварталах от знаменитого «Утюга», – Сэм говорит, что у нее плохое предчувствие.

Она и в машине это говорила. Она боялась возвращения домой, как боялся и я – возвращения в Чилмарк, я имею в виду, – и поэтому я сказал ей, что она может отвезти меня в Нью-Йорк. Нет никакой необходимости довозить меня до самого парома. Я повидаюсь с матерью – она будет рада.

– Иногда, – говорила она в машине, – я просто заранее знаю.

Теперь она медлит, прежде чем пройти последний оставшийся до четвертого этажа пролет лестницы. Ральф уже наверху, ждет нас.

Я обхожу ее, иду дальше.

– Какой у тебя номер квартиры?

– Четыреста двенадцатая, – говорит она. – Вторая слева.

Сразу ясно, что ее ограбили: сломана дверная ручка, дверной косяк расщеплен.