Сэм сметает в кучу осколки стекла, слишком мелкие, чтобы подбирать их руками. На несколько минут над больницей зависает вертолет, прежде чем приземлиться на крышу. Дина крестится. Глория подражает ей. Она смотрит на меня, и я отворачиваюсь. Надеваю рабочие перчатки и собираю стекла, сбрасывая их в мусорный брак, не принадлежащий Фостерам; должно быть, его, словно присланный ради этой самой цели, забросил в их двор ветер. В ушах у меня звенит. Когда я выпрямляюсь, голова у меня идет кругом. Из мира утекают краски и я вижу только черное и белое. Моргаю – и цвет возвращается: красные полоски на моих кроссовках, фиолетовое небо, розовые ленточки в волосах Глории.
Они предлагают нам комнату для ночлега: мокрые пятна на потолке, в шкафу горой громоздятся игрушки, десятки пустых крючков и вешалок. Ветер выбил окно; койки от двухъярусной кровати уложены бок о бок. Подушек нет, и белые наматрасники усыпаны битым стеклом. Мы убираем наматрасники вместе со стеклом и спим на голых матрасах.
В темноте Сэм спрашивает:
– Ну, и что теперь?
– Теперь мы будем спать.
– Ты же знаешь, что я имею в виду, – говорит она. – Имя девочки.
– Я не знаю, что нам полагается делать.
– Ты с ней знаком?
– Никогда в жизни не видел.
– Ты знаешь кого-нибудь из этих людей?
– Нет.
– Ты уверен?
– Я много лет назад решил, что не так-то много вещей, в которых я уверен, но никого из них я наверняка не знаю.
Ральф храпит на полу рядом со мной. Гул в моей голове прерывает шум вертолета, доставляющего в больницу очередную партию раненых.