Я и Он

— А твоя мать, какая она? — Настоящая красавица: высокая фигуристая блондинка с голубыми глазами.

— Сколько ей лет? — Примерно столько же, сколько и отцу. Они ровесники.

— Твои родители любят друг друга? — Думаю, да.

— А как ты думаешь, они когда-нибудь изменяли друг другу? Маурицио надолго замолкает, и я уже начинаю побаиваться, что он не ответит. И впрямь, в конце концов он говорит: — Вопрос довольно деликатный.

— Можешь не отвечать.

Снова молчание.

— Насколько я могу судить, они друг другу верны. Хотя честно говоря, никогда об этом не думал.

— Значит, по-твоему, это счастливый брак? — Видимо, да.

— Твои родители обвенчаны? — Да.

— Они верующие? — Как и все.

— То есть? — Постольку — поскольку.

— Они тебя любят? — Конечно.

— Очень? — Очень.

— Тебе когда-нибудь в чем-то отказывали? — Нет.

— В общем, у тебя было счастливое детство? — Без сомнения.

— Ты откровенен с родителями? — Нет.

— Почему? — Так.

— Но вы общаетесь? — Только за столом.

— И о чем вы говорите? — О всякой ерунде.

— Например? — Ведем мещанские разговоры.

— Что значит "мещанские разговоры"? — Ну, говорим о том, что купили и что хотели бы купить, о погоде, о друзьях, о родственниках и знакомых. Иногда мы говорим о том, что новенького можно увидеть в театрах, кино и так далее.

— Это и есть мещанские разговоры? — Да.

— Чем же они отличаются от революционных разговоров? — В революционных разговорах речь идет о революции.

— Всегда? — Всегда — прямо или косвенно.

— Ясно. Ты в семье единственный ребенок? — Нет, у меня две сестры.

— Как их зовут? — Патриция и Фьямметта.

— Сколько им лет? — Одной восемнадцать, другой двадцать два.

— Они входят в группу? — Нет, не входят, они такие же буржуазки, как и родители.

— Хорошо, скажи, а в чем ты мог бы упрекнуть родителей и сестер? — Я? Ни в чем.

— Стало быть, в некотором смысле ты считаешь их идеальными? — Вовсе нет. С чего это вдруг? Идеальных людей вообще не существует.

— Однако тебе не в чем их упрекнуть. Идеальность в том и состоит, что человек или вещь не обнаруживают никаких недостатков, следовательно, не вызывают никаких упреков.

— В этом смысле я еще мог бы считать их идеальными. Но только в этом.

— Ловко! С одной стороны, ты считаешь их идеальными, а с другой — хочешь, чтобы они лишились всего, что имеют, стали нищими и очутились на дне общества. Короче говоря, ты хотел бы их уничтожить.

Маурицио спокойно отвечает: — Я считаю их идеальными по меркам буржуазных идеалов. В более же широком, революционном плане они, конечно, не могут не быть, как ты выражаешься, уничтоженными.

— Итак, твои родители и сестры идеальны по меркам буржуазных идеалов. С буржуазной точки зрения, у них нет недостатков. Скажи, а что, собственно, ты понимаешь под словом "буржуазия"? — Буржуазия — это класс, обладающий собственностью на средства производства.

— Насколько я понимаю, в революционном смысле такой ответ является идеальным, не так ли? — Это марксистское определение.

— Значит, повторив его, ты тоже становишься идеальным, не так ли? Маурицио морщит нос, видимо, чувствуя подвох. Затем, в глубине души, решает: что бы я ни говорил, что бы ни делал, это не имеет ровным счетом никакого значения по той простой причине, что он находится "сверху", а я "снизу".

— Если быть идеальным, — отвечает он, — означает следовать верной политической линии, то да. Я не утверждаю, будто я идеален, но я утверждаю, что пытаюсь стать таковым и что могу стать таковым.