Я и Он

Смирившись, вынимаю руку, в то время как этот наглец бубнит под сурдинку: "- Молодец Флавия! Правильно! Зачем меня прятать? Зачем прятать такую красоту?" Халат на мне чуть сдвинулся, но что я могу поделать, если между "ним" и Флавией мгновенно установилось тайное соглашение, полностью сбросившее меня со счетов? Флавия облокотилась о стену, выставив вперед живот. Под тонким платьем выпирают острые когти таза; овальный лобок выдается рельефной припухлостью. Она смотрит на меня, скривив в усмешке тонкие губы, еще больше напоминая призрак или лошадь этим своим вытянутым, белым и веснушчатым лицом, обрамленным пышной гривой рыжих волос. Покачивая и вращая гирькой, Флавия спрашивает: — Вы с Маурицио друзья? — Конечно, друзья.

— А ты уверен, что ты ему друг? Бац! Гирька, отпущенная длинной, худой рукой, с завидной точностью попадает прямо по "нему", с тыльной стороны. Чувствительный удар. Но от этого "он" только раззадоривается.

— Да, уверен.

— А я вот совсем не уверена.

Бац! Новое попадание противовеса. Ликующим голоском "он" отсчитывает: "- И-и два".

— Почему ты так думаешь? — Потому что ты похабник.

— Это не ответ.

— Еще какой ответ! Похабник не может не предавать друзей, иначе какой же он похабник? — Да кто тебе такое сказал? — Что ты похабник? Это я говорю.

— Я никогда никого не предавал.

Бац! "- И-и три!" — возглашает "он" вне себя от радости. На лице Флавии появляется добродушно-коварная улыбочка.

— Да ну? Не может быть! А что, интересно знать, ты выкинул позавчера во время собрания? Похабник, он и есть похабник.

— Да о чем ты вообще? — Ах, та-ак! Похабник не желает признаться в том, что он похабник! Бац! "Он" продолжает отсчет: "-И-и четыре".

В сердцах я восклицаю: — Послушай, перестань меня обзывать! И потом: оставь в покое эту игрушку! Флавия почему-то улыбается, к тому же снисходительно и понимающе, словно мое негодование кажется ей вполне справедливым.

— Сам перестань. Ведешь себя как жалкий пошляк. Неужели не чувствуешь? Между прочим, перед тобой дама, и будь добр относиться к ней с уважением. Где твое уважительное отношение к даме, а, похабник ты этакий? Бац! На радостях "он" даже ошибается в счете: "- И-и семь!" Про себя я со злостью поправляю "его": "- Не семь и не шесть, а всего только пять".

— Короче, чего ты от меня хочешь? — Сознайся в том, что ты похабник.

Бац! Бац! Теперь это уже настоящий дуплет. "Он" прямотаки из кожи вон лезет: "- Выпусти, выпусти меня на свободу. Пусть увидит, пусть ахнет от восторга, пусть насладится моей небывалой красотой!" — Что я должен для этого сделать? На сей раз Флавия не отвечает и даже не тюкает меня противовесом. Вместо этого она делает нетерпеливо-властный взмах рукой в сторону моего халата; мне непроизвольно приходит на ум церемония открытия памятника, когда некое официальное лицо делает знак сорвать с памятника покрывало. Стою не двигаясь, хотя "он" уже вопит дурным голосом: "- Ну давай, давай, выпусти меня, предъяви!" Шагнув вперед, Флавия протягивает руку, дергает за пояс — узел тут же распускается, — приподнимает полу халата и распахивает его. Вертикальная полоса от ног до подбородка обозначает мою наготу. Но Флавии этого мало: она снова протягивает руку и увеличивает проем. Затем отходит назад и произносит сквозь зубы: — Вот доказательство того, что ты самый бесстыжий похабник на свете.

До чего же ей приятно обзывать меня этим словом! И с какой гипнотической жадностью заостряет она на "нем" свои большие, водянистые глаза! А "ему" только того и надо: вошел в раж, взвинтился под острым углом к животу и радрадехонек! Застыв на месте, я в который раз испытываю обескураживающее чувство, что Флавия оголила не меня, а лишь "его". Исключительно "его". Я не принимаю в этом ни малейшего участия, решительно ничего не значу и вообще настолько оробел, что пребываю где-то еще, неизвестно где. Все происходит, как обычно, между "ним" и Флавией, только между ними двумя. Флавия продолжает вращать, наподобие волчка, противовес и неожиданно, возможно, сама того не желая, отпускает его. Противовес со свистом ударяет "его" прямо по головке. Не удержавшись, Я вскрикиваю от боли.

— Ой, прости, я не нарочно, прости, пожалуйста, — искренне сожалеет Флавия и, подойдя ко мне, легонько касается "его" кончиками длинных тонких пальцев. — Тебе больно, да? — осведомляется она ласковым, участливым голосом.

Утвердительно киваю. В то же время отмечаю про себя, что сказанное Флавией лишний раз подтверждает исключительные отношения между ними. Ведь не случайно она спросила: "Тебе больно?", а не просто: "Что, больно?" Уронив руку вдоль бедра, она по-прежнему не сводит с "него" глаз, повторяя как бы про себя: — Какой же ты похабник! Теперь-то ты не станешь это отрицать! Таких, как ты, днем с огнем не сыскать. В жизни не встречала подобных похабников.