Я и мой летучий мышь

Я постоянно смотрела в одну точку. Ела, только если что-то впихивали прямо в рот, тогда я рефлекторно сглатывала. То же касалось и воды. Зато мне теперь было все равно, что вода обладает неприятным привкусом. Мне вообще было все равно, что есть или пить, — мной владело чувство полнейшей апатии ко всему происходящему.

Хотелось только одного — спать. И не просыпаться как можно дольше. Видеть красочные сны, в которых я была по-настоящему счастлива.

Кстати, в полнолуние я провела-таки ритуал с Кэртом. Точнее, мышь заставил меня его провести.

Кэрта Пых вызвал заранее, как только мои спутники организовали привал. Появившись, как всегда внезапно и ниоткуда, он сел возле меня и терпеливо ждал часа три. Я же все это время смотрела на какое-то дерево и не могла заставить себя сделать что-либо. Я знала, чего он ждет, но заставить себя двигаться у меня не получалась. Мне хотелось только одного, чтобы все оставили меня в покое, и я могла дальше спать и видеть свои прекрасные сны.

Мышь не выдержал первым. Подойдя ко мне, он долго что-то говорил и, поняв, что я его совсем не слушаю, больно укусил и пригрозил не отстать, пока не выполню то, что нужно. Тяжело вздохнув, я через силу пробубнила то, что он от меня требовал, — медленно, превозмогая владевшее мной чувство сильнейшей апатии, одновременно с этим пытаясь удержать убегающую мысль на том, что я делаю. Главное, что к концу моего вымученного монолога с руки Кэрта упал второй браслет. А он, опустив голову в знак признательности и проведя рукой по пушистой головке Пыха, снова растаял в предрассветной дымке, спеша вернуться в свой мир.

Думаю, даже ему было неприятно находиться рядом с такой вот мною…

Глава 16

Знаешь… у тебя его скулы.
Ресницы, запястья и голос…
Ты спишь?

Лежу, смотрю на василиска, нашептываю слова незамысловатой эльфийской песенки и грею спину о жар костра.

Знаешь, я ведала руны.
В них боль и потери, проклятья…
Молчишь.
Знаешь, я влюбилась, наверное,
В сине-стальные твои глаза.
Веришь, но в целой вселенной
Нет никого,
Кто был бы похож
На тебя.

Незамысловатая песенка запоминалась легко. Эльфийский вообще-то не такой уж и простой язык. Хотя я его учила два года. И то потому, что барменом в одной из таверн, где я часто принимала заказы, был полуэльф. Он-то и научил меня этой песенке и еще паре-тройке фраз на эльфийском языке. А через пару лет мы и вовсе общались только на этом певучем, нежно-сладком наречии. Правда, он утверждал, что мое произношение режет слух, словно ногтями по грифельной доске… Но рад был и этому. Ведь все полуэльфы навеки изгнаны из Вечного леса и являются изгоями среди ушастых.

— Очнулась наконец-то…

Удивленно смотрю в васильковые глаза, чуть краснея от осознания того, что он слышал слова песни. А впрочем, вряд ли он что понял.

— Сколько времени прошло?

— Достаточно.

— Прости.

— Главное, что ты пришла в себя. Завтра днем выйдем к замку, а оттуда недалеко до башни.

— Сколько у меня осталось времени?

— Неделя, не больше. Если ты не коснешься камня, твоя голова отделится от тела.

— Конечно. — Кладу голову на скрещенные руки и задумчиво смотрю на него. — И все же ответь мне на один вопрос: почему я? Ты столько пережил, чтобы заставить выкрасть этот камень именно меня. Почему?

— А тебе не все равно? Нужна обязательно причина?

— Да нет, просто интересно. Кстати, ты ведь не расскажешь, зачем он тебе, этот камень?

— Нет.

— И как я его узнаю?

— Он серый и круглый, похож на обычный булыжник. Или гальку.

— Я поняла. Так ты скажешь, зачем он тебе?

Василиск закрыл глаза, его дыхание выровнялось. Я поняла, что разговор окончен. Пых сопел неподалеку, совершенно измученный за все то время, что я болела. Ну и хорошо. Пусть спит. А утром надо будет закончить это задание и постараться вернуться домой, в свою небольшую комнатку на чердаке. Только сейчас я поняла, что до смерти соскучилась по своей прежней жизни…

Глава 17

Меня подняли еще засветло и нагрузили огромным мешком на лямках, который до этого нес один из наших охранников. И теперь я иду быстрым шагом по лесу, едва переводя дух и мечтая добить того, кто стонет на носилках.

— И как он только умудрился? — поражался мышь, сидя у меня на плече. — Это даже малому ребенку понятно: не трогать то, чего не знаешь! Вот почему он не увернулся от этой веточки? Мог бы пригнуться, в конце-то концов.

— А зачем ты ее отогнул? — огрызнулась я. — Он, в отличие от тебя, не имеет к местной флоре иммунитета.

— Ну знаешь ли, не могу же я видеть в каждой веточке угрозу нашей могучей охране.

— Ты его по лицу этой веткой долбанул — вот ты и тащи тогда эту тяжесть.

— Говорил же: сложи все в суму.

— Не получится! Там на каждой вещичке метка стоит, которая не дает присваивать эти вещи. Может, выкинуть? — задумчиво проговорила я, спотыкаясь об очередной корень дерева.