Читаем Я, грек Зорба полностью

Вдруг лицо ее засветилось. Кончиком языка она провела по губам.

— Господин, это вы? — произнесла она нежным голосом. Она сделала еще шаг, сжавшись, готовая отскочить.

— Господин? — переспросила она глухо.

— Да.

— Входи!

Наступил день. Зорба вернулся и курил, сидя перед хижиной, посматривая на море. Похоже, он меня ждал.

Как только я появился, он поднял голову и пристально посмотрел на меня. Его ноздри затрепетали, как у борзой. Старый грек вытянул шею и глубоко потянул носом, как бы принюхиваясь ко мне. Вдруг лицо его засияло, словно он учуял запах вдовы.

Зорба медленно поднялся, улыбнулся во весь рот и протянул руки.

— Благословляю тебя! — сказал он.

Я лежал, закрыв глаза, слушал, как море спокойно вздыхало в убаюкивающем ритме и чувствовал себя чайкой, покачивающейся на волнах. Вот так, нежно укачиваемый, я погрузился в сон. Снилась мне громадная негритянка, сидящая на корточках прямо на земле, казалось, что это был какой-то античный замок циклопов из черного гранита. В тоске я кружил вокруг нее, пытаясь найти вход. Ростом я был не больше пальца ее ноги. Внезапно, обходя ее пятку, я увидел какую-то черную дверь, похожую на грот. Послышался низкий голос, приказавший войти. И я вошел.

К полудню я проснулся. Заглянувшее в окно солнце залило простыни ярким светом и так сверкнуло в небольшом зеркальце, висевшем на стене, что казалось, оно разлетелось на тысячу осколков.

Приснившаяся во сне огромная негритянка вновь пришла мне на ум, я снова закрыл глаза, море шептало и мне стало казаться, что я счастлив. Тело мое было легким и удовлетворенным, наподобие какого-то животного, которое, проглотив добычу, облизывалось, вытянувшись на солнце. Мозг мой, как и тело, насытившись, отдыхал. Казалось, он нашел удивительно простой ответ на самые мучительные вопросы.

Вся радость прошедшей ночи нахлынула на меня, обильно орошая ту землю, на которой я был. Вытянувшись с закрытыми глазами, я чувствовал, что мое существо куда-то проваливалось. Этой ночью я впервые ясно ощутил, что душа тоже плоть, более подвижная, может быть, более прозрачная и свободная, но вес же плоть. А плоть в свою очередь является душой, слегка дремотной, изнуренной длинной дорогой, перегруженной тяжким опытом.

Почувствовав упавшую на меня тень, я открыл глаза. Стоя на пороге на меня смотрел довольный Зорба.

— Не просыпайся, мальчик мой! Не просыпайся… — тихо говорил он мне с материнской нежностью. — Праздник еще продолжается, спи!

— Я уже выспался, — возразил я, вставая.

— Приготовлю тебе гоголь-моголь, — сказал Зорба, вздыхая, — это восстановит силы.

Не ответив, я выбежал на пляж, бросился в море, потом стал обсыхать на солнце. В носу, на губах, на кончиках пальцев я еще чувствовал какой-то нежный настойчивый запах флердоранжа, или лаврового масла, которыми критские женщины умащивают свои волосы.

Вчера вдова срезала охапку цветов апельсинового дерева, чтобы сегодня вечером отнести Христу, прийти в час, когда сельчане танцуют под серебристыми тополями на площади, и церковь в это время будет пустой. Иконостас над ее постелью был весь в цветах лимона, между цветами виднелась скорбящая Богоматерь с большими миндалевидными глазами.

Зорба подошел и поставил передо мной чашку с гоголь-моголем, два больших апельсина и маленький пасхальный кулич. Прислуживал он бесшумно, счастливый, будто мать, заботящаяся о своем сыне, вернувшемся с войны. Старик грек посмотрел на меня ласкающим взглядом и собрался уходить.

— Пойду поставлю несколько столбов, — сказал он.

Я спокойно жевал на солнцепеке, чувствуя себя непомерно счастливым, будто плыл по прохладному зеленоватому морю. Я, словно животное, позволил ликовать всему своему телу, с ног до головы. Только иногда с восторгом смотрел я вокруг себя, заглядывая в себя, дивясь чуду мироздания.

Я снова закрыл глаза.

Внезапно я поднялся, вошел в пашу хижину и взял рукопись «Будды». Наконец-то она закончена. В финале Будда, лежа под цветущим деревцем, поднимает руку и приказывает пяти его стихиям — земле, воде, огню, воздуху, разуму — раствориться. Прочитав это, я понял, что больше не нуждаюсь в этом тревожном образе; в знак того, что я как бы закончил свою службу у Будды, я тоже поднял руку и приказал Будде раствориться во мне.

Поспешно, с помощью всемогущих слов-заклинаний, я опустошил свое тело, душу и разум. Ожесточенно нацарапывал я последние слова, испуская последние крики, и внизу толстым красным карандашом начертал свое имя. Все было кончено.

Толстой бечевкой я крепко перевязал рукопись, испытывая странную радость, будто мне удалось связать по рукам и ногам какого-то грозного врага, может быть так радуются дикари, когда связывают своих любимых усопших, чтобы те не смогли, выйдя из могил, превратиться в привидения.

Прибежала маленькая босоногая девочка. На ней было желтое платье, в ручонке она сжимала красное яйцо. Она остановилась и в страхе смотрела на меня.

— Чего тебе? — спросил я с улыбкой, чтобы придать ей смелости. — Ты чего-нибудь хочешь? — Она засопела и слабым, задыхающимся голосом ответила:

Перейти на страницу:

Похожие книги