Я — Господь Бог

Когда он наконец понял это, воспоминание о брате изменилось. Рассел всегда настолько идеализировал его, что отказывался считать человеком со своими достоинствами и недостатками, каковых годами упрямо не замечал. Теперь брат перестал быть мифом, а стал другом, чей образ его не покинет, точкой отсчета, а не кумиром на слишком высоком пьедестале.

В дверях появился лысый мужчина в очках, в безупречном синем костюме и направился к секретарше. Увидев его, она поднялась ему навстречу:

— Мистер Кли, если будете так любезны и подождете несколько секунд, мистер Робертс сразу же примет вас.

Посетитель кивком поблагодарил ее и осмотрелся, куда бы сесть. Заметив Рассела, брезгливо окинул взглядом его измятый костюм и прошел к креслу подальше. Рассел понимал, что его присутствие в этом офисе — фальшивая нота в уютном царстве гармонии и хорошего вкуса. Он улыбнулся. Похоже, его главный талант — неизменно служить неприятной неожиданностью.

Невольно вспомнились слова Вивьен в тот вечер, когда он поцеловал ее.

Единственное, в чем я уверена, — мне не нужны осложнения…

Он заявил тогда о том же, но знал, что лжет. Он чувствовал, что Вивьен — это новая история, мост, по которому он хотел пройти, чтобы узнать, кто там, на другом берегу. Впервые в жизни не убежал. И на своей шкуре испытал то, от чего нередко заставлял страдать других женщин. С горьким чувством иронии, смешанной с неловкостью, он услышал тогда слова, которые сам произносил много раз, прежде чем повернуться и уйти. Он даже не позволил Вивьен закончить разговор. Чтобы не получить ранения, предпочел ранить сам.

Потом, сидя в машине и глядя в окно, почувствовал себя одиноким и ненужным, обдумывая единственную истину: та ночь оказалась хороша для него, словно костюм, сшитый по мерке, и тем не менее без осложнений не обошлось.

Только для него, судя по всему.

Когда у него на глазах Вивьен вдруг превратилась в незнакомого человека, он вышел из квартиры на Бродвее, убитый разочарованием и обидой. Зашел в какой-то жуткий бар с желанием выпить что-нибудь крепкое, что растопило бы ледяной ком в желудке. Но, пока ожидал бармена, это намерение рухнуло. Он заказал кофе и стал думать, что же делать дальше.

Он совершенно не собирался отказываться от расследования, но понимал, насколько трудно добиться результата только своими силами. И с огорчением признал, что единственный возможный путь — это обратиться за помощью к своей семье.

Мобильник не работал — и батарейка села, и деньги кончились, — но он приметил в глубине бара телефон-автомат. Оплатив кофе и получив пригоршню центов, он решил сделать один из самых трудных в своей жизни звонков.

Монетки опустились в щель с обнадеживающим шумом, и он набрал номер своего дома в Бостоне, нажимая на кнопки, словно судовой радист, посылающий в эфир отчаянный призыв SOS.

Ответил, естественно, безликий голос кого-то из слуг:

— Дом семьи Уэйд. Добрый день.

— Добрый день. Это Рассел Уэйд.

— Здравствуйте, мистер Рассел. Это Генри. Чем могу помочь?

Лицо дворецкого, всплывшее в памяти, наложилось на рекламные плакаты, висящие перед глазами. Среднего роста, аккуратный, безупречный. Именно такой человек и необходим для управления огромным домом, где живет семья Уэйд.

— Я хотел бы поговорить с моей матерью.

Последовала вполне понятная короткая пауза. Слуги, как упрямо называла их мать, имели весьма четкие указания на этот счет и, конечно, знали о его трудных взаимоотношениях с родителями.