Я, Елизавета

Разве что в могиле, с моим лордом. Здесь мы были бы одни, обнялись бы, как встарь, в тот чудесный день, в Кью.

О мой лорд, мой лорд!

Приходил и мой новый лорд, юный, но его голос за дубовой дверью казался грубым и резким, молодой задор не трогал моих ушей, не задевал слуха. И он тоже уходил.

Наконец послышался по обыкновению тихий голос Берли:

– Мадам, надеюсь, с вами все хорошо. Прошу отойти от двери, мы ее сейчас высадим.

Бах! Бах! Бах!

Грохот, как при конце света.

Бах, бах, бах.

Бах, бах…

Не знаю, как долго они ломились. Наконец прочный, как железо, черный дуб раскололся. В пролом ввалились четверо дюжих привратников, взопревшие, запыхавшиеся, встрепанные, с такими лицами, будто я сейчас заору: «Отрубите им головы! Всех в Тауэр!»

За ними пролез Берли, деловито подбирая одежды, с таким видом, словно прогуливался по собственному саду.

– Здравствуйте, дражайшая миледи, – сказал он как ни в чем не бывало. – Надеюсь, за эти четыре дня с вами ничего плохого не приключилось.

Его сын Роберт, Уолсингем, Хаттон, кузены Ноллис и Хансдон, стараясь не зацепиться за острые щепки, один за другим протискивались в пролом, и, протиснувшись, кланялись. Берли махнул рукой. Мигом влетели Радклифф и Бесс Трокмортон, Кэри и Уорвик, а с ними все горничные.

– Смотрите, мадам, вот ваши женщины, они нарядят вас для встречи с народом, – все так же спокойно продолжал Берли. – Ваши люди требуют вас, они хотят радоваться вместе.

Впереди торжества, молебны в аббатстве и в соборе Святого Павла, послы Италии и Франции, Савойи и Венеции, Австрии и Польши четыре дня дожидаются очереди сложить к вашим ногам приветственные послания.

Маленький Роберт выступил вперед на скрюченных ножках и подхватил:

– Ведь вы теперь королева всего мира, и весь мир жаждет вашего совета и помощи. Посмотрите сюда, ваша королевская милость. – Он раскрыл тяжелую кожаную папку и взял пергамент. Под ним лежали указы с печатями и без, декреты и патенты, назначения и награждения, и все они ждали моей подписи. – Вам необходимо скрепить вот это своей рукой… распорядиться насчет того…

Разумеется, они меня уговорили.

За тридцать лет Берли научился со мной управляться.

И жизнь пошла дальше.

И я пошла дальше. Меня раздели, накрасили, увенчали новым париком, нарядили в сверкающий атлас, алмазы и жемчуга, так что я воссияла солнцем величия, подобно нашей победе, и мой народ ликовал, жег фейерверки, кричал и распевал баллады, бил в колокола, трезвон стоял аж по всему городу.

Три дня гремели турниры и петушиные бои, травили медведей, разыгрывали пантомимы и гуляли, и в каждом из этих действий по двадцать раз кряду разбивали Армаду ко всеобщей радости и ликованию.

А я никогда больше не называла его имя вслух.

Однако по-своему, в свое время, я сказала, что хотела.

Прощай, любовь моя.

Здесь кончается четвертая книга моей истории

Книга 5 Глориана

Мы разбили Армаду, величайшую силу в истории человечества. Мы, Англия и я, Елизавета, королева Елизавета.

Я стала живой легендой, на которую дивился весь мир, несравненной женщиной и непревзойденной королевой. Женщиной по-прежнему уязвимой и даже, увы, еще более отягощенной плотью. К вечной головной боли из-за политики прибавилась другая – не так-то просто быть живой богиней.

Мы подпалили испанскому королю бороду, оттаскали его за нос, стащили штаны, повернули ко всему миру голой задницей и так всыпали, что ему до конца жизни неуютно было сидеть.

То была великая, могучая, прогремевшая на весь мир победа. Однако надо было жить дальше. И мне и Англии, сейчас и потом, сей же час.

Сейчас? Невозможно.

Надо.

Итак, в мою жизнь вступил мой новый лорд.

Покуда приходилось отбиваться и от Испании, и от миссионеров из Дуэ, смирять внутренних врагов, как в восьмидесятых, я еще могла держать Купидона в узде.

Но теперь…

Для него, для моего юного лорда…

Иметь то, чего не купишь ни за какие деньги, свободный доступ ко мне, в мою опочивальню, возможность нашептывать мне на ухо, близость к трону, за которую мужчины соперничали всю мою жизнь, а тем паче теперь, на вершине нашего триумфа, – разве это не лучше, чем владеть золотыми рудниками в Индии, и разве человеку, достигшему столь заоблачных высот, не следовало почитать себя небожителем?

Вы не согласны, что мой лорд, взысканный такой благосклонностью, мог числить себя в сонме земных богов?

Когда я его полюбила, я была уже сказочной королевой, легендой из прошлого и в то же время стержнем – нет, архитектором нынешнего миропорядка, королевой былого и грядущего. Едва ли хоть одна живая душа в Англии помнила время, когда я не сидела на троне.

И еще я была не такая, как прочие женщины, – богатая, властительная, источающая желания и восторги, терзания и муки на каждом шагу – танцевала ли я, скакала ли верхом, смеялась ли над житейской дуростью, рыдала от горя и утрат или улыбалась в глаза возлюбленного.