Я — эбонитовая палочка

Если бы… Я подтянул к себе клавиатуру. А что мы вообще знаем об окружающих нас людях? О тех, с кем живем? С кем растем? Кого любим или ненавидим?

Ничего.

Мы фиксируем только возрастные изменения. Физические, видимые глазу. Если бы Светлану Григорьевну перекособочило, то тогда Рита знала бы — ага, отливаются ее слезы.

А движения души?

Вот ведь глупый вопрос: есть ли у Светланы Григорьевны душа?

Монитор высветил заставку.

Я уставился в нее, в бегущие полоски загрузки системы. Можно ли предполагать душу у человека, который не думает о других? Который каждый раз заходится криком? Человек ли это? Не внешне, внутренне? Не зомби ли?

На монитор вывалились значки рабочего стола, но я не пошевелился.

Мысли мои скакали галопом. Я думал об отце, о матери. Я не знал их, я не знаю их сейчас. Кто они? Бросивший меня, исчезнувший из жизни отец. Мама, ради меня пожертвовашая всем, чем можно — годами, подругами, собственным счастьем.

Мне страшно разбираться в их желаниях. Я вырос. Я боюсь, что не пойму их, а хуже — обнаружу полное свое равнодушие к тому, что их волновало, волнует, составляет их будущее.

Я люблю маму, но ее опека…

Как мне это принять, если отторжение уже инстинктивно? И почему она не делает ни одного шага навстречу? Мне двадцать девять…

Все, все. Работать.

Я с силой потер ладонями лицо.

— Николай!

Хлопнула дверь.

Вероника Сергеевна, появившись, уставилась на меня, словно впервые увидела. Наверное, по ее мнению я должен был рассыпаться на атомы. На кремовой блузке у плеча темнело пятно.

— Николай, что вы с ней сделали?

— Н-ничего.

Противный холодок возник в солнечном сплетении. Действительно ведь ничего не сделал. Даже не желал, как Рита. Вернее, вспоминая, желал…

Тишины?

— Она там… — Вероника Сергеевна вздохнула. — В общем, она попросила вас уйти.

— Я уволен? — Голос мой предательски истончился.

Вероника Сергеевна прошла между столами и опустилась в свое кресло.

— Какие глупости! Вовсе вы не уволены, — она наклонилась ко мне, придержав за рукав. Зашептала: — Стыдно ей, Николай, перед вами, понимаете?

Серо-зеленые глаза на ухоженном лице, не мигая, выжидательно, смотрели на меня. Я поймал себя на том, что мну брюки на коленях. Ни дать ни взять провинившийся мальчишка.

Стыдно… Я-то понимаю.

— А з-завтра?

— А завтра приходите, мой мальчик, — обрадовалась моей понятливости Вероника Сергеевна. — Как ваши ноги?

— Н-ноги? — Я только сейчас вспомнил про свои окаменевшие икры. — Вроде н-ничего.

— Дойдете?

Я пожал плечами.

— П-попроб-б-б…

Меня опять заклинило. Второй раз за день. Бэ-бэ-бэ. Бу-бу-бу. Слово бултыхалось в горле дурным остатком…бую… Всего-то сказать. Но нет, нам бы помучаться. Вероника Сергеевна ждала с кривой неловкой улыбкой. Ей, наверное, думалось: о, господи!

— Изв-вините…

Смиряя горло, я занялся компьютером. Выключить? Выключить. Вот и поработали. Системный блок взвыл и заглох. Потемневний экран монитора отразил мою смутную тощую фигуру.

И куда теперь? Домой?

— Ну, что? — показалась Рита.

Точнее, показалась всего лишь половинка Риты — одна нога, одна рука, борт делового пиджачка, пол-лица. Все остальное опасливо спряталось за стеной.

— Риточка, девочка моя, — Вероника Сергеевна поманила девушку к себе, — подойди пожалуйста.

Половинка лица обиженно исказилась.

— Вероника Сергеевна, не было вам звонков.

— Ты просто подойди.

Я сунул ручку в короткую сумку. Спрятал туда же блокнот и плеер. Проверил, на месте ли телефон, документы. А то наша милиция к нам пристает. Что ж, можно и на выход.

— Вероника Сергеевна, — Рита оставила стену и застыла на пороге. Вся. — Мне к вам нельзя. Я за конторкой должна сидеть.

Она покосилась на дверь в кабинет.

Я подумал, может и для нее мне что-нибудь хорошее вспомнить? Ведь совсем в затравленное существо превратится. Если уже не.

Другое дело, во что превращу ее я?

Нет-нет, никаких вспоможений, пока не разберусь. Встречусь с Сергеем, спрошу, что это такое было в метро. Послушаю, что он скажет. Про зомби в том числе. А там и…

Я встал.

Мы с Ритой разошлись в проеме — я ей подмигнул, она закатила глаза куда-то под потолок.

— Пэ… п-пока.

— Риточка, — услышал я за спиной, — смелее, ну…

Все, одеваться.

Я вытянул куртку из гардероба. На плечиках вешалки уныло качнулся Ритин плащик. Из рукава свисал уголок платка. Синий, как небо.

Интересно, что же у нас будет завтра?

Застегиваясь, я смотрел в зеркальную створку на отраженный календарь с неправильными цифрами, на часы на стене, отсчитывающие время обратно.

Ноги заныли. До дома-то по ощущениям, скорее всего, доберусь. Отдохну на станции, наверняка и в вагонах уже посвободней, час пик схлынул. Но вот возвращаться потом на "Звенигородскую"…

Нет, не потяну.

На миг внутри толкнулось раздражение: что такое, с работы гонят! Мог бы спокойно досидеть. Но потом всплыл в памяти схлопнувшийся рот, помертвевший взгляд…

Я даже плечами передернул.

— Ой, вы в метро?

Рита потеснила меня от гардероба. Достала плащик, завернулась в него. Платок повязала на шею. Тут же, перед зеркалом, обвела губы увлажняющей помадой.

Улыбнулась.