Я дрался в СС и Вермахте

Мы отступали дальше, через австрийско-венгерскую, точнее немецко-венгерскую, тогда еще была Великая Германия, границу. Перешли границу у Шатгендорфа, Айзенштадта. Шли дальше, через Буклинский лес, гористая местность, до Винер-Нойштадт [Wiener Neustadt], В Винер-Нойштадте были тяжелые бои, я получил еще один ближний бой. Из Винер-Нойштадта мы отступили в Баден у Вены. Там на аэродроме стояли Ме-262, первые реактивные самолеты в мире, тогда их было мало, они были редкостью. Горючего не было, и их взорвали. Потом мы дошли до Вены. Там я участвовал в боях в районе Зюд-Банхоф. В Вене было ужасно, были очень тяжелые бои. В Вене и южнее Вены мы женщинам, как обычно, говорили, что русские идут, сделайте как-нибудь так, чтобы вас не принимали за женщин, объясняли им, как это сделать. Мне было 17 лет, я покраснел, и мне было стыдно, когда одна венка на вопрос «Что вы будете делать, когда придут русские?» сказала: «Ну, мы раздвинем ноги». Можете себе представить?! Так она мне и сказала: «Ну, мы раздвинем ноги», я был потрясен. Потом мы на севере Вены обороняли Имперский мост, Райсхсбрюке [Reichsbr"ucke], и дунайский канал. Там мы построили предмостное укрепление, и наша рота должна была его защищать до последнего патрона, так нам было приказано. Там, в бою с русскими, я получил ранение в голову, мне стыдно, что ранение было сзади. Мой товарищ мне сказал, если бы ты был спереди, то тебя бы ранило тоже спереди. Я сказал, что у нас была круговая оборона, что я мог сделать, если русские нас окружили, в такой ситуации легко можно получить ранение сзади. Сначала был удар в голову, потом разлилось тепло, потом я потерял сознание, и в момент, когда я почти потерял сознание, я прямо перед собой увидел ивана. Он лежал с автоматом. Думаю, он убил бы всех нас. Всех раненых эсэсовцев они убивали. Мы не застрелили ни одного русского пленного, а они нас расстреливали. В этот момент, я не знаю, привиделось ли это мне или нет, я иногда думаю об этом по ночам, я увидел белую фигуру и услышал: «О bozhe, bozhe, molodoy escho chelovek» (здесь и далее латиницей выделены слова, произнесенные по-русски.  — А. Драбкин). Что это значит, я примерно позже выяснил. И в этот момент, когда он уже практически меня застрелил, он промедлил. Приехала амфибия, и пулеметчик расстрелял всех русских. Меня до сих пор очень волнует то, что, скорее всего, он так же расстрелял это мое видение, эту женщину, которая практически спасла мне жизнь в ту секунду, когда русский хотел меня застрелить. Скорее всего, он ее застрелил, она тоже была нашим противником, это надо было сделать, чтобы мы оттуда выбрались.

Мы отступили от Имперского моста, встретили там цепных псов — полевую жандармерию. Они не хотели нас оттуда выпускать, хотя мы были все в крови. Они говорили нам, что вы СС, у вас приказ защищать Вену до последней капли крови, возвращайтесь обратно в бой. Они хотели достичь компромисса, что раненые выгружаются и остаются, а остальные, на амфибиях, возвращаются в бой. Но, как мне потом рассказывали, я сам был без сознания, наш командир расстрелял этих цепных псов, чтобы вывезти раненых. Так ужасна была война.

Я попал в госпиталь, который находился сразу за Штокгау. Пуля застряла в голове сзади, в паре сантиметров от места, где начинается позвоночник. Если бы пуля попала в позвоночник, я бы был уже мертв. Пуля застряла в мясе, кости не задела, ранение было средней тяжести, хотя у меня до сих пор от этого головные боли.