Я дрался в СС и Вермахте

 —  В ноябре 1944 года мы пришли в лагерь номер 1050 в Грязовеце. Там нам дали большую, около пяти литров консервную банку «Оскар Майер». Больше никаких приборов, ни ложек, ни вилок, у нас не было — нас ведь от всего «освободили». В этой банке нам дали наш первый рыбный суп. Из этой консервной банки на нас смотрело больше рыбьих глаз, чем было наших глаз, смотревших в банку. Рыба была сварена целиком, нечищеной вместе с картошкой или картофельными очистками. Два дня мы держались, не ели, потом съели. В лагере 1050 находились офицеры и около 300 солдат, работавших на кухне. Они хорошо жили. Вот раскладка продовольствия немецких пленных. Она соблюдалась в рамках того, что было в наличии. У солдат было базовое снабжение, у офицеров снабжение было другим. В Советской Армии было два типа кухонь — одна для солдат, другая для офицеров. Д ля нас это было непонятным. В немецкой армии была одна кухня, и все, начиная с генералов, снабжались оттуда.

^{Почтовые карточки военнопленного Зигфрида Эрта}

 —  Вы писали домой в Германию из лагеря?

 —  Да, как передовики производства мы получили разрешение посылать письма домой полевой почтой один раз в два месяца. Получали и ответные письма.

 —  В лагере была русская администрация и была немецкая. Кто входил в немецкую администрацию?

 —  Немецкая администрация была из антифашистов.

^{Мои дорогие!}

^{Благодаря открыткам от 18.09 (Лотта) + фото. 29 — без фото. Крилле мне знаком. День рождения прошел относительно сносно. Здоров. Всего хорошего.}

^{Зигфрид}

 —  Можно ли говорить, что пленные «сталинградцы» были своеобразной элитой?

 —  Нет. В лагере 1050 я познакомился с группой, попавшей в плен под Сталинградом. Они меня научили собирать кости животных и вываривать, пока не появится слой жира. Они очень серьезно боролись за свое выживание. Известно, что из 90 тысяч взятых в плен под Сталинградом домой вернулось только шесть тысяч. Еще я от них узнал, что во время битвы за Сталинград обе стороны брали муку из elevator, чтобы печь хлеб, и друг другу не мешали.

 —  До того как вы попали на фронт, что вы знали о России?

 —  Ну что мы знали? Мы знали то, что учат в школе на уроках географии. Огромное государство.

 —  Что вас больше всего поразило в России?

 —  Простота людей. То, как мало можно иметь, чтобы жить в России. Как из ничего русские делают что-то, чтобы выжить. В Горьком, прекрасном старом городе, часть людей была очень хорошо одета, а часть ходила в лохмотьях. Разница была очень велика. Мы видели, что многими вещами спекулируют. Например, строительными материалами. В Горьком я работал плотником в бригаде, которая работала вне лагеря на ремонте дверей и окон в кремле. Из лагеря и в лагерь через весь город мы шли без конвоя. А куда бы мы убежали? Там у нас были какие-то русские знакомые, они с нами разговаривали, иногда что-то давали, но только когда мы были одни. Как-то раз мы должны были отнести двери из горьковского кремля в ремонт и понесли по городу, один спереди, второй сзади. Проходили через bazar: «skol’ko, s ко Г ко?» — «Нет, нет, дверь не продается». На ремонт кремля было поставлено в три раза больше того, чем было нужно, и все это куда-то исчезло. По дороге в лагерь люди просили нас принести им стекла со стройки в обмен на еду. Вообще люди пытались нам помочь, но у них самих ничего не было. Я должен сказать, что русские люди очень добродушны, и с ними легко найти общий язык. Причем если русский один и ты пытаешься найти с ним общий язык, то, хотя русского языка мы не знали, объяснялись на пальцах, понимание было фантастическим. Но если подходит еще один или двое русских — разговор заканчивается. Конечно, как и везде, были сторонники твердой линии, упертые.

 —  Какие награды вы имеете за войну?

 —  У меня ЕК2 и ЕК1, Железные кресты первой и второй степени, и штурмовой значок. Никакого ордена на шее.

 —  Имеете ли ранения?

 —  Я был два раза ранен. Один раз осколками мины в плечо и бедро, а второй раз в шею. Не тяжелые ранения.

 —  Война — это основное событие в жизни или послевоенное время имеет большее значение?