Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

У нас редко под трибунал отдавали. Только один раз я был свидетелем расстрела. При штабе дивизии служил повар. Я его немного знал, поскольку иногда там столовался. Однажды прилетаю с задания, к капо­ниру подруливаю, смотрю — в капонире сидит этот по­вар, а рядом с ним часовой, поздоровались, он заку­рить попросил, я ему дал: «Что такое? Чего здесь дела­ешь?» — «Расстреливать привели». Я это воспринял как шутку, пошел докладывать, доложил результаты выле­та. Иду, смотрю — самолеты садятся, целое предста­вительство, на опушке леса красный стол накрыт, яма вырыта, и приводят этого парня. Военный трибунал, 3 человека. Я недалеко стоял. Выносят приговор: «За убийство венгерской гражданки суд приговаривает к расстрелу». Подвели к яме, выходит старшина, достает наган, стреляет — осечка. Сам майор достал и выстре­лил. Потом я уже спрашивал ребят. Оказывается, он ночью деваху затащил на чердак, а когда начал ей в любви объясняться, то какой-то тяжелый предмет на голову ей упал и убил, — так рассказывали, а как на са­мом деле было — не знаю. Мы вообще мирных граждан не трогали. Мадьяры, румыны наши аэродромы чисти­ли, их никто не обижал. Они к нам тоже хорошо отно­сились. Я никогда не слышал слова «оккупанты», всег­да вежливые были. Чехи вообще перед нами стели­лись, такие вечера нам устраивали. Нас распределили вчетвером к одному лавочнику, там у него на первом этаже магазин, а мы вчетвером жили на втором этаже в комнате, столовая была напротив. А после ужина приходили — он нас всех угощал. Когда закончилась война, он нашей эскадрилье дал 12 посылок — кто се­стре послал, кто матери. Я вот сестре каракуль по­слал.

—  Были ли в полку приписки к боевым счетам?

— Со стопроцентной уверенностью могу сказать, что нет. Ни в полку, ни в эскадрилье. Командир полка Еремин был жутким педантом, за что его многие не лю­били.

—  Какнасчитывался сбитый самолет?

—  Когда я пришел, то, для того чтобы засчитали, нужно было 2 подтверждения: наземных войск и тех, кто с тобой летал. С появлением фотокинопулеметов (в конце 43-го они были у командира эскадрильи, а в 44-м они стояли почти у всех) стало несколько проще. Я не помню такого случая, чтобы просто на слово верили, в нашем полку такого железно не было. Это уже после войны некоторые стали себе приписывать.

—  Какова роль ведомого в полетах на разведку?

—  В одиночку летали только в сложных условиях, при ограниченной видимости, когда приходилось идти на малой высоте. В этом случае ведомому очень тяже­ло. Тут уже сам себе и бог и воинский начальник. Здесь нужно очень тщательно спланировать маршрут, чтобы обойти зенитные установки, близко не подходить к аэ­родрому противника, осмотрительность нужна. Но это бывало редко. В основном летали парой.

Задача ведомого — меня прикрыть. Летчик, кото­рый фотографирует и ведет разведку, он смотрит на землю, 90% внимания отдает земле, а ведь «шмитты» гуляют... Его безопасность нужно обеспечить. Поэтому, если летчик не уверен в своем ведомом, он начинает отвлекаться и некачественно выполнит разведку. Это очень ответственно, поэтому ведущий смотрит, «лазит по помойкам», как у меня один говорил, выискивает. А ведомый его прикрывает.

Я сначала был ведомым у Решетова. Он вскоре ска­зал: «Все, пора тебе ведущим ходить», а я говорю: «Ко­мандир, давай еще полетаем, я в себе уверен, но я не уверен, что у меня напарник будет такой, как ты». Я не подхалимничал, я просто чувствовал в нем силу. А ведо­мым я был неплохим. Меня всегда ведомым у начальст­ва ставили. Командир полка верил, что я не подведу, и я за все время ни одного ведущего или ведомого не поте­рял.

Потом я летал с Жорой Смирновым [Смирнов Георгий Кузьмич, младший лейтенант. Всего за вре­мя участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 4 само­лета. Сбит зенитной артиллерией противника в апреле 1944 г.]. Он уже был опытный летчик, и Решетов дал мне его, сказав: «Один раз ты ведущий, а он ведомый, другой раз наоборот». Правда, летали мы с ним недолго. Его сбила зенитка, когда они летели четверкой: замкомандира дивизии с ведомым Выдриганом и Решетов с Жорой. Он в плен попал, после войны вернулся, но его из авиации уво­лили. Потом Решетов дал мне Стадниченко, из Дон­басса, но он был щупленький, и я чувствовал — он не то чтобы как летчик слаб, но не может сделать того, что могу сделать я. Чуть прибавлю — он отстает, чуть резкий маневр — он оторвался. Не обижая его, мне да­ли белоруса Михалевича, мы с ним так и летали до кон­ца войны.

— На каких типах самолетов вы летали?