– Ти весь правий, Тшудо-юдо! Конетшно, этот кольдун хотеть продажний сеть, не связанни чувством дольга ни с один корона, – взволнованно и оттого почти совершенно неразборчиво говорил Рудя.
Да, я рассказал им о своих соображениях по поводу Заллусова «уговора». Почему бы и не рассказать? Это я с виду страхомуть лохматая, а так – душа нараспашку. Платон и Баюн понимающе покивали головами, а браве риттер, как видите, пришел в неописуемое возбуждение.
– Это весь есть цель для его кольдовство. Однако Заллус просчитался, – неожиданно чисто, видно, по причине торжественности слога, заключил доблестный саксонец. – Ибо на его пути встанет Фатерляндский орден. Вот дарованный благим Провидением случай внести имя Фатерляндского ордена в скрижали веков! Наши купцы станут действовать в интересах магистрата, и Заллус сам не заметит, как поможет созданию Священной Империи Единой Германской Нации!
Я зааплодировал, Платон, не приученный к такому выражению публичного восторга, только крякнул, а Баюн, коротко мявкнув, напружинил хвост под углом сорок пять градусов – получилось очень похоже на «зиг хайль».
А Рудя – о чудо! – иронию нашу разглядел, но нисколько не обиделся. Смущенно улыбнулся и заверил:
– Так быть, так быть… Платош, а ти домой пойдешь?
Новгородец оглянулся на меня и пожал плечами:
– Коли Чудо-юдо прогонит…
– Да Бог с тобой, мне что, жалко? Живи, если нравится.
– Я ведь правду говорил: мне возвращаться некуда.
– Котик, а ти?
– Что – я? – удивился Баюн. – Обо мне и речи нет, Отто. Или ты думаешь кольцо на хвост мой нацепить? Едва ли сработает.
– Я мог би взяйт тебя на руки.
– А зачем? Уж если нашему Платону некуда спешить, так мне тем паче. Да и скучновато будет без нас Чуду-юду, так ведь?
Я кивнул, но промолчал, чтобы не было похоже, будто уговариваю. Не хочу я никого неволить. Но в душе был благодарен и коту, и новгородцу.
– Да, так это есть, так, – невнятно забормотал Рудя, переминаясь с ноги на ногу, как двоечник у доски.
– Ну что, рыцарь, сразу в путь отправишься или поужинаешь с нами? – спросил я.
– О я, я, надо поужинайт! И надо хорошо подготовься. Плехо, если что забывайт, хорошо, если не забывайт…
Да что на него нашло? Только что витийствовал, и вдруг заговорил, как… даже сравнение не подберешь. В ином романе фэнтези наверняка прошел бы оборот «как пьяный детсадовец», но я, поверьте, искренний враг таких противоестественных сравнений. Хотя… похоже, черт возьми, похоже.
Э, да ему просто страшно в одиночку рисковать, вот и зазывал попутчиков. Что ж, не буду винить – с точки зрения «средневекового» рыцаря предложение жутковатое. Надо бы его как-то отрешить от винного обета, хлебнет для храбрости – успокоится.
Ужин закатили на славу. Самобранка, умница, уловила настроение, пожалуй, еще лучше меня почувствовала неуверенность Руди и выдала обалденную стерляжью ушицу, запеченную форель, гору красной и черной икры… Вообще, за ней давно замечена склонность к рыбным блюдам – очевидно, из-за близости моря. Но сегодня она выставила и гуся с яблоками, и порося с хреном, и фруктовые салаты, и (вот это диво!) картофель, и сладости какие-то, я даже названий не припомню.
На вино Рудя все-таки не согласился.
– Я решиль: пока с остров не уберусь, ни капли в рот.
– Так ведь уже почти выбрался!
– «Почти» не считается. Не уговаривай, я клятва даль! И я дольжен хранить трезвий голёва. Что, если кольдун обманывайт нас, и его кольца не носят, а губят?
– Тогда бы, Отто, Заллус не стал придумывать сложностей с уговором.
– А ведь Чудо говорил, если кольцо с мизинца на мизинец перекинуть, обратно вернешься? – вспомнил Платон. – Так ты на днях-то и заскочи к нам, успокой, расскажи, как до дому добрался.
– Да, я буду заскочить! Я буду все-все рассказайт… Когда вернусь до дом, я випью вино – за ваш здоровий! – вдруг провозгласил он, задорно хлопнув ладонью по столу. И потянулся к мандолине.
А его, кажется, и без вина повело…
Ладно, тут особенно рассказывать нечего. Славно посидели. Сытно ели, вкусно пили, душевно говорили. Пели и даже плясали под гусли-самогуды. Так-то они кого угодно вусмерть утанцуют, но на Баюна их магия воздействие имела слабое, и когда перед глазами у нас уже темнело, кто-нибудь просил его лечь на струны, музыка смолкала, и мы вновь садились за стол.
Рудя расшалился до того, что среди ночи предложил: еще одну – и по русалкам. Едва урезонили…
Наутро встали поздно, мучимые похмельным синдромом. То есть всерьез болеть после самобранкиных вин невозможно, однако последствия сказывались. Один только Рудя, по-прежнему переполненный энергией, поднялся ни свет, ни заря, носился по терему, собираясь в путь-дорогу. Потом еще о нас позаботился, выпросил у самобранки холодного пивка.
Завтрак прошел в атмосфере расслабленной, тихой и дружелюбной. Как всякий нормальный человек, единственный здоровый среди похмельных, Рудя преисполнился чувства собственного достоинства и воли страху уже не давал.
Провожали, конечно, хором, наперебой желая доброго пути.
– Скатертью дорожка дальняя!
– Господи благослови…
– Ну бывай! Да не запамятуй, что обещал заглянуть, проведать…