Я, Чудо-юдо

Ограничившись этой не совсем понятной, но явно нелестной характеристикой, скандинав набросился на меня, занося широкое полукруглое лезвие.

Он был усталым, а мое новое тело обладало прямо-таки роскошной реакцией, так что увернулся я без труда.

– Слышь, мужик, не дури!

Спутник скандинава, пластом лежавший на мокром песке, попытался встать и вдруг произнес по-русски:

– Торфин, оставь! Он же нам добра хочет…

– Это тролль, хевдинг сэтроллей, куннинги! Он убьет и сожрьет нас… Во имья Одина, умрьи! – мешая языки, крикнул Торфин и ударил топором снизу.

М-да, может, я поторопился хвастать реакцией? Глубокой раны не случилось, но болезненная кровавая черта пролегла по правому боку. Я попытался ударить скандинава тыльной стороной ладони, он пригнулся и, выпрямляясь, от души приложил мне обухом поперек морды, пнул и повалил наземь.

– Торфин!

Я успел откатиться, и серое лезвие, едва царапнув по шкуре, вонзилось в песок. Пока скандинав вновь воздевал его над головой, уверяя своего миролюбивого спутника, что он есть «тупоглавый рус» и «блейда», я уже поднялся на лапы.

– Идиот, я же тебя покалечу!

Ответом мне послужила неразборчивая вереница старонорвежских ругательств. Топор свистнул в опасной близости от моей глотки. Лицо скандинава, иссеченное шрамами, быстро теряло сходство с человеческим. Зрачки сузились, ноздри уродливо раздулись, на губах появилась пена.

Дважды я его опрокидывал, и не сказать, чтоб особенно мягко – он вскакивал, как на пружине, и вновь бросался в атаку, изрыгая уже совершенно нечленораздельный рев. А когда я в третий раз повалил его и вжал в песок, он сумел приподнять меня и вывернуться. Я слышал, как хрустят его кости и суставы…

Передо мной был самый натуральный берсерк на пределе боевого безумия.

И когда он в третий раз задел меня, чиркнув топором по лапе, в моей голове тоже что-то перемкнуло. В носу возник пронзительный запах крови, в ушах зазвенело. С предельной ясностью я осознал, что передо мной смертельный враг. И точка.

Я разделался с ним в три удара.

Порыв ветра привел меня в чувство. Сухо шелестели жухлые пальмы, кричали чайки. Русскоязычный спутник берсерка молча сидел неподалеку. Его трясло – но не думаю, что от зрелища, он наверняка всякого навидался. Просто ветер был холодным.

Песок под лапами был черно-багровым. Когти на лапах тоже. Я ничего не чувствовал. Вид разорванного тела не будил в душе смятения. Мысли не метались, были предельно простыми и ясными.

– Отпустило? – спросил так и не урезонивший скандинава товарищ, «тупоглавый рус» и «блейда».

– Ты о чем? – спросил я.

– По глазам вижу, что не в радость тебе убийство. Жаль, конечно. Жил божий человек, жил, а тут раз – и не стало его. Да только Торфин – а его Торфином зовут… звали – иначе кончить не мог. Так уж ему Господь на роду написал. И ведь говорили ему умные люди: зря от Христа отворачиваешься. Не можешь не буйствовать – ладно, но и о смирении помни. Смирение, брат, спасет тебя… Не слушал. Как волокло нас по морю, говорил: хоть бы берег, сушу увидеть, речь живую услышать – я, говорит, и Христу поклонюсь. А вот как оно вышло-то…

Слева к нам уже мчался кот, справа месил песок Рудя.

– Ты сам-то кто? – спросил я, поднимаясь.

– Я-то? Платоном меня кличут, Платоном Новгородцем.

– Как же тебя с Торфином на одну доску занесло?

– А я полонянин был. Меня да еще человек, того, два ли, три ли десятка – всех не видел – до саксов везли. А тут Господь бурей пожаловал, испытание ниспослал. А торфиновичей на борту после давешнего дела мало осталось, и выволокли они нас, пять али шесть душ, с-под палубы, вервие рассекли и на весла усадили. Закон у викингов строг: с кем весло делил, с тем, считай, побратался. И когда драккар, шняку ихнюю разбойничью, развалило, Торфин сам мне руку протянул. Полдня в воде… Только двоих нас волны и вынесли.

– Идти сможешь?

– Смогу, – кивнул Платон Новгородец.

Однако переоценил свои силы. На ноги еще встал, а как шагнуть решил – повалился мне на лапы. Поднял я его на плечо.

– Ходок… Не дергайся, мне не тяжело. Айда, мы тут неподалеку в теремочке живем. Мы – это собственно я, Чудо-юдо островное, беззаконное. Кот Баюн, говорящий, как в сказке, – вот он, рядом идет. А там Рудя пылит, тьфу, то есть Рудольф Отто Цвейхорн фон Готтенбург, саксонец, рыцарь Фатерляндского ордена. Эй, ты там жив еще?

– Угу…

– Рудя! – крикнул я. – Иди вперед, подбрось полешек в печь!

Отто расслышал, кивнул и побежал короткой дорогой, однако пару раз оглянулся на труп Торфина. Не удержавшись, оглянулся и я, борясь с запоздалой тошнотой.

Хоронил я викинга в одиночку, никого с собой не взял. Ребята, кажется, не поняли меня, но спорить не стали.

Я собрал Торфина воедино, завернул в распоротую мешковину вместе с его топором и отнес на скалы западного берега. Туда же отнес два бревна и доску от борта драккара. Из дома приволок смолистых поленьев и растопку.