Я, Чудо-юдо

– Фильтруй базар, брателло! А то как дам в лоб, три дня слабить будет… Я наемный работник!

Сам поражаюсь, как легко и непринужденно слетели с губ эти в общем несвойственные мне слова. Гуилкрафту бы сразу осадить меня, напомнить, что тут не малина воровская и разговаривать принято по-человечески… Но он только забормотал невнятные извинения, и я не просто догадался, а ощутил, как он меня боится. М-да… Осаживайте хамов, товарищи, и желательно вовремя!

– Передам, передам, не трясись. Забирай барахлишко и сваливай, пока не разозлил меня!

Тихо-тихо сидевшие доселе гребцы заработали веслами с энергичностью доброго дизеля лошадок этак на пятьсот…

Так я впервые исполнил свои непосредственные трудовые обязанности. Вроде бы все нормально, а настроение не очень. Правда, чего бы Заллусу не приходить за товаром, почему вообще сам дела не ведет? Настолько занятой или так наплевательски относится к своему владению?

«А вот как я передам ему просьбу Гуилкрафта?» – размышлял я, закладывая приобретения в ларец для переброски.

И вдруг замер.

Странно, с каких это пор мне мозги столь кардинально изменяют? Не иначе, с тех самых, как я вообще согласился на всю эту авантюру.

Я выгрузил рукопись и подвески, разыскал бумагу и написал «служебную записку»: так, мол, и так, аккредитованный негоциант Джон Гуилкрафт просит оружие. И постскриптум: надо поговорить, не забежишь ли на пару минут? Посидел, выжидая, пока чернила просохнут, рассеянно вертя в когтях почему-то засветившийся амулет. Нет, чернила обычные оказались, запись не исчезла. Тогда все вместе загрузил в ларец и закрыл крышку.

Подождал несколько секунд, потом любопытство одолело, заглянул – в ларце было пусто. Вот это эффективность! Теперь остается надеяться, что «почтовый ящик» в обе стороны действует.

Заинтригованный возможностями магии, в следующие полчаса я раз двадцать, не меньше, проходил мимо ларца, и наконец дождался ответа. В прибывшей бумажке было всего три строки:

«Никакого оружия!

P.S. Изволь больше не писать мне ядовитыми чернилами – это неостроумно.

Заллус».

Как это ядовитыми?.. Матерь Божья, так вот с чего амулет светился! Я прислушался к себе, но тревожных симптомов не обнаружил. Видно, лечащая магия оказалась сильнее. И только успокоившись, я обратил внимание, что по поводу моей личной просьбы Заллус не высказался ни единой буквой.

Я взял новый лист, отнес ядовитые чернила на место и уже искал нормальные, как вдруг подумал: а что я, собственно, намерен спросить у Заллуса? О судьбе прежних Хранителей, о том, нельзя ли мне завести девушку? Любой из этих вопросов выдаст Черномора с головой.

Но и не писать уже нельзя, мало ли что Заллус заподозрит. Хорошенько все обдумав, я нашел приемлемый вариант, и следующее произведение эпистолярного жанра выглядело так:

«Заллус!

Что же ты не заходишь посмотреть, как я устроился? Если некогда заглянуть на огонек, хоть письмецо черкни. Я что спросить хотел: когда мне первый отпуск положен?

Еще любопытно, что за неряха жил здесь до меня. Сплошной беспорядок. За чернила извиняюсь, но, если честно, виной твоя небрежность. Как я должен ядовитые отличать? Ты бы зашел, помог разобраться со складом, а то я шевельну что-нибудь не то, и весь остров на воздух пущу.

Чудо-юдо».

Вот так, сплошная забота об условиях труда.

Письмо исчезло мгновенно, но ответа я так и не дождался. Уже среди ночи, перед тем как идти спать, нацарапал еще одно, но котелок варил уже слабо, и я смутно помню только, что оно пестрело едкими и по большей части неуместными «не соизволите ли-с» и так далее, а подписал я его «искренне твое чудовище».

На следующий день подождал до обеда и на свежую голову сочинил письмо более обстоятельное и сдержанное, содержавшее искреннее недоумение пренебрежением работодателя в отношении трудящихся. Сломал два золотых пера и изорвал когтями четыре листа бумаги, в чернилах извозился так, что отмываться пришлось не меньше часа. Зато и натренировался в обращении с древним письменным прибором – хоть садись роман пиши.

Чтобы не томиться ожиданием, пошел на ближайший склад сортировать уже знакомые волшебные вещи. В те дни я еще не знал, что скоро накатит промозглая, штормовая зима, и рассчитывал в скором времени встречать новых купцов. Когда вернулся – в ларце меня ждало мое собственное послание, сложенное вчетверо, только теперь его украшали два высочайше начертанных слова: «Мне некогда».

«…Пойдем, братие, на полночь – уделъ Апета, сына Ноеви, откъго Православный Русский народъ сталъ еси. Взыдемъ на горы Кыевские възглядети на славный Днепръ, а пътомъ и на все Землю Руськую, отъ Киевы да Нова Города, отъ Нова Города до Володимера, отъ Володимера до Бряньчи и отъ Бряньчины по весямь руським сиротскыимъ…»[4].