Я - чеченец

Но уже в 80-е, когда центральные власти, наконец, разрешили поставить памятник чеченцам, погибшим в Великую Отечественную, имена уроженцев Шалинского района, сложивших свои головы на полях войны в рядах Советской Армии, заняли две широких мраморных доски. Наверное, столько же, сколько и в любом другом российском селе, под Воронежем или Рязанью.

Только лучшие из лучших, самые продвинутые ученики районных школ удостаивались чести нести караул у Поста № 1, Вечного огня и обелиска павшим.

Я был лучшим из лучших. Я всегда был лучшим из лучших.

Нас много, таких.

Отличники, активисты, в белых рубашечках, с красными дипломами. Знавшие наизусть по центнеру классических стихов, разбиравшиеся в астрономии, химии, физике, проштудировавшие Гегеля и Фейербаха еще в девятом классе. И даже верившие в социалистические идеи.

Мы были слишком умны, мы принимали все всерьез. Эту жизнь нельзя принимать всерьез. Она ненастоящая.

Однажды утром мы проснулись в другой стране. Кто-то уже написал об этом? Пусть, ведь я имею в виду другое. Если бы все здесь было настоящим — как бы могло случиться так?

Когда чеченцев выселяли в казахские степи, увозили далеко от родины, на железнодорожные пути пригнали длинные составы со столыпинскими вагонами, окружили каждое село цепью пулеметчиков, потом везли, долго, стенающих в тесноте, умирающих от болезней, голода и жажды.

Когда всех нас в одночасье выселили из нашей родной страны, не было ни поездов, ни пулеметов. Или мы просто не знали?

Может, мы просто не знали.

Может, по телевизору, в программе «Время», передали тайный психический код, и мы все погрузились в глубокий сон. Тогда нас, спящих, погрузили в товарные поезда, погрузили в сорокафутовые контейнеры и увезли далеко-далеко. За высокие горы, широкие степи, может, даже куда-нибудь за океан.

Они долго готовили эту операцию. Они хорошо подготовились. Там, далеко, на чужих и пустынных землях, они построили точные копии наших городов и сел, они высадили тополя и ели, они даже проложили такие же дороги, какие были у нас — в рытвинах и ухабах. Только это была уже не наша страна. Это была их земля, и все здесь было для нас чужое.

А они знали ключ, они разбудили нас утренним выпуском новостей. Доброе утро, рабы. Теперь вы наши рабы, и у вас нет больше надежды на счастье, веры в равенство и справедливость. Так однажды утром мы проснулись в другой стране.

Это легче понять, это лучше все объясняет. Иначе как могло оказаться так, что мы все вдруг оказались здесь? Фэнтези, какое-то мрачное пессимистичное фэнтези.

Я не пишу фэнтези, я последний классический реалист. Поэтому — нас погрузили в вагоны и привезли сюда. Ведь так уже было однажды, и это больше похоже на правду.

В тот раз мы вернулись. Это было не так сложно. Поэтому теперь нас увезли далеко, очень далеко. Чтобы мы уже не нашли дороги. Нас выселили без права возвращения.

А что наша родина? Она осталась, пустая, горестная. Как кошка, у которой ночью отобрали ее котят, всех до единого. И черненького, с белой звездочкой на лбу, и смешного пушистика, и рыжего в полоску, и дымчатого, с голубыми глазами. Их положили в полиэтиленовый пакет, залепили скотчем и бросили в канализационный люк. И придушенный писк скоро смолк в гулком бетонном колодце.

А она ходит, потерянная, смотрит снизу вверх на занятых своими делами хозяев и мяукает, удивленно и жалобно.

Наша родина.

Нет, я думаю, кто-то остался. Ведь не все смотрели программу «Время». Кто-то был слишком пьян, чтобы повернуть выключатель. Иные же совсем не смотрели телевизор.

Я знал одну девушку, она никогда не смотрела телевизор.

Боже, как давно это было!

Она никогда не смотрела телевизор, вечерами она читала Гете в оригинале. Она знала наизусть все стихи Александра Блока. Она читала их мне, когда мы оставались одни в ее квартире на Садовой, с окнами на Никольский собор. Она читала мне из Александра Блока, а я читал Николая Гумилева. Я знал наизусть все стихи Николая Гумилева.

Боже мой, как давно это было! Так давно, что я уже не помню ни строчки.

Я знал еще одного человека, который никогда не смотрел телевизор. Он поступил в лесотехнический техникум, потому что хотел жить один, в лесу, в сторожке, с книгами, магнитофоном на батарейках и записями Pink Floyd.

Наверное, они остались. Они и сейчас там живут. Прячутся в холодных, неотапливаемых квартирах старого фонда, жгут мебель в самодельных печках, читают Игоря Северянина. А те, другие, с собаками, злыми, как пулеметы, и пулеметами, лающими, как собаки, ищут их и убивают в гулких колодцах пустых дворов.

Легче тем, что остались в лесах. Иногда они выходят, когда кончаются батарейки. Они идут по пустым улицам, они пожимают плечами: все к этому и шло. И возвращаются в лес.

Нет, это была не самая лучшая страна. В мире много стран, которые лучше. Есть страны, где тепло, где ласковое море нежно треплет язычком прибоя песчаный клитор раздвинувшей мягкие пляжи земли. А есть еще другие страны, где все дороги ровные, с шершавым полотном, обеспечивающим надежное сцепление шинам блестящих автомобилей.