Любовь моя,
я извелась от тревоги за тебя. Мне следует держаться отстраненно и с достоинством, внешне проявляя умеренное беспокойство, ибо как дочь декана я, разумеется, должна с нетерпением ждать вестей о твоем здоровье.
Однако фраза «ждать с нетерпением» не передает и малой толики тех мук, что меня терзают. Я изнываю от желания быть рядом с тобой. Завидую врачам, которым выпало счастье ухаживать за тобой. О, если б это моя рука вытирала твой влажный лоб, сжимала твою руку, подавала тебе суп! Вот видишь, до чего я дошла! Можешь представить себе мисс Алису Лидделл с супницей в белоснежных ручках?
Я бы сделала и больше, будь на то моя воля, будь это в моей власти. Я бы стирала твое постельное белье. Я бы сама зарезала для тебя курицу и смолола ее (ведь это, кажется, так делается? Я об этом не имею ни малейшего представления!), чтобы сварить тебе суп. Я преодолела бы пешком любое расстояние, чтобы достать для тебя лучшее лекарство. Если б только мне такое было дозволенно.
Однако все это мне недоступно, а посему я должна довольствоваться редкими известиями (для меня они были бы достаточно частыми лишь в том случае, если б я получала их каждую минуту!), милостиво присылаемыми твоим секретарем и передаваемыми мне папой. Я должна жить, как и прежде, здесь, в Оксфорде, с улыбкой на устах, с радостью в душе, со всеми пышными атрибутами, которые так неутомимо культивирует моя матушка, словно меня в жизни ничто не занимает, кроме мыслей о том, какое платье надеть и в каком экипаже выехать.
Но знай, что мои мысли, мое сердце с тобой в Осборне, и каждую секунду я изнываю от желания самой оказаться там.
Ты поправишься. Должен поправиться. А когда это произойдет, я буду рядом и непременно явлю себя потерявшей всякое достоинство дурой — брошусь тебе на шею, расплачусь и стану вымаливать поцелуй и немного ласки.
А пока этот приятный, хоть и весьма сентиментальный момент не настал, остаюсь, как всегда, твоя.
Твоя и только твоя. Ты слишком меня избаловал, чтобы я могла принадлежать кому-то еще. Так что ты по всему просто обязан поправиться, иначе мне придется доживать свой век жалкой старой девой, а ты, без сомнения, не хочешь быть за это в ответе!
Приезжай скорее, прошу тебя, любовь моя.
Часто моргая — ибо не хотела ни единой слезинкой, выкатившейся из моих глаз, испортить написанное, — я взяла тяжелое бронзовое пресс-папье и аккуратно промокнула бумагу. Затем сложила письмо втрое и достала из ящика стола пачку аналогичных писем, обвязанных черной шелковой ленточкой. Прижав свое послание к губам (я знала, что поступаю смешно, но в тот мрачный, холодный зимний день мне было необходимо облегчить душу), я просунула его под ленточку в пачку и снова спрятала ее в ящик.