Я был Цицероном

Она клялась в своей любви и уверяла, что у нее не было намерения угрожать мне или шантажировать меня и что она рассказала все, что знала.

Я мучил ее своим недоверием, но так и не смог ни избавиться от страха, ни убедиться в том, что она теперь мой враг.

Когда на следующее утро я шел на работу в посольство, то заметил на другой стороне улицы высокого, стройного человека, который поглядывал на вход в посольство. Он закуривал, прикрыв спичку ладонями. Может быть, он пытался спрятать свое лицо? Или наблюдал за мной? У него было молодое неприятное лицо. Лицо моего преследователя. Я впал в панику.

Я стал терять самообладание, и все попытки взять себя в руки были напрасны.

Я свернул ковер в своей комнате. Деньги были расстелены по полу как другой ковер, самый дорогой, какой только можно представить. Я поднял несколько банкнот и похрустел ими.

Иногда я думал, что оставлять деньги под ковром, рискованно. Можно было хранить их под ступеньками в подвале, где вынимался камень, но моя гордость, а также мысль, что кто-нибудь может случайно найти их, удержала меня от такого шага. К тому же я имел удовольствие каждый вечер смотреть на них.

Я проклинал свою неспособность принять определенное решение. Я также проклинал и свой страх, для которого я не мог найти оправдания.

На кухне я встретился с Маноли Филоти. Заставил себя улыбнуться.

— Что ты скажешь об отце, который хочет доверить мне свою дочь? — спросил я его.

В горшке у Маноли лежала курица.

— Сколько девушке лет?

— Ей, должно быть, около семнадцати.

— В таком случае, ее отец самый настоящий дурак, — заключил Маноли с ухмылкой.

— Посмотри, может быть, тебе удастся устроить ее служанкой у леди Нэтчбулл-Хьюгессен, — вмешался в разговор Мустафа.

— Неплохая идея, — сказал Маноли с улыбкой. — Я всегда ночую дома, она вполне может спать в моей комнате.

— И в какой-то вечер ты наверняка не пойдешь домой, — заметил я.

Мы продолжали шутить. Я громко смеялся.

— Твоя Эзра красива? — спросил Маноли.

— В семнадцать лет трудно быть другой, — ответил я. — Я и вправду поговорю с леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

Только после этих слов я понял, что действительно было бы неплохо найти для Эзры работу в посольстве. Опа могла бы стать моей помощницей.

— Она может оказаться полезной для всех нас, — сказал я, улыбнувшись.

Маноли и Мустафа ухмыльнулись.

Теперь я не переставал думать об Эзре, и это связывалось с мыслью, что угрожающие тени существовали только в моем воображении и что нет причины не продолжать начатое.

В одно прекрасное утро я отправился к леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

Я рассказал — ей, что одна моя родственница, молоденькая девушка, на днях приезжает в Анкару и ей негде остановиться. Не нужна ли она случайно леди Нэтчбулл-Хьюгессен?..

Она холодно выслушала меня. Служанка ей не нужна, но девушка на несколько дней может остановиться в посольстве, пока не найдет чего-нибудь подходящего. Она сказала это с видимым безразличием.

— Очень благодарен вам, мадам, — сказал я и, поклонившись, вышел из комнаты.

Во время разговора с леди Нэтчбулл-Хьюгессен я тщательно изучал ее. Как жена посла будет реагировать на мою просьбу? Но было ясно, что она ни в чем меня не подозревала. Никто не знал, что Цицероном был я. В тот день я чувствовал себя на седьмом небе. После второго завтрака посол, как и обычно, играл на рояле. В тот день он позвонил и спросил стакан фруктового сока. Я принес его и несколько минут почтительно слушал музыку.

— Ваше превосходительство, вы прекрасно играете, — позволил себе заметить я.

— Благодарю, вас, — ответил он с улыбкой.

Я закатил глаза и, приложив руку к сердцу, начал петь арию из «Летучего голландца».

Как я уже сказал, в тот день я чувствовал себя на седьмом небе. В середине фразы я остановился с виноватым выражением лица.

— Извините меня, ваше превосходительство. Сэр Хью улыбнулся и кивнул.

— У вас неплохой голос. Похоже, что вы учились.

— Да, ваше превосходительство, я учился в стамбульской консерватории.

Сэр Хью взял несколько аккордов и улыбнулся. Я сразу узнал знакомую мелодию. Положив руку на рояль, я запел:

In einem Bächlein helle, da schoss in froher Eil,
die launische Forelle vorüber wie ein Pfeil…

Посол аккомпанировал превосходно. Он вел мой голос, как настоящий музыкант.

Нет, он, конечно, не подозревает меня.

Ich stand an dem Gestade und sah in süsser Ruh,
das muntere Fischleins Bade im klaren Wasser zu.

Музыка унесла нас далеко-далеко. Комнату заполнили чудесные звуки.

Doch plötzlich war das Wasser trübe,
und eh'ich mich's versah…

Песня кончилась. Каждый из нас расточал комплименты другому. Выйдя из гостиной с пустым стаканом, я решил, что у меня нет причин бояться посла.