Я был аргонавтом

А ведь у меня была мысль — не уговорить ли товарищей оставить рощу в покое? Имеем ли мы право уничтожать нечто, не укладывающееся в наше понимание? Лес, он же не виноват, что хочет есть, а пищу приходится добывать из живых существ. Чем мы лучше хищного елового леса? Мы убиваем животных, чтобы их съесть. Но мы, это мы, а если лес выпускает корни, сжирает живых существ, так зачем он нужен? Нет, такой лес нам не нужен.

— Как ты поняла, что лес опасен? — поинтересовался я.

— Я не услышала голоса дриады, а в роще она должна быть, — пояснила Артемида. — А коли нет богини, роща опасна. Или же, — призадумалась моя любимая девушка, — дриада стала анти-дриадой, и вместо любви она принесла смерть и превратила свой лес в чудовище.

— А так бывает?

— Если сюда пробились воды Стикса, подмочили корни деревьев и отравили дриаду, то все бывает. Надо сказать дядюшке, пусть проверит.

— А тот ручей, что течет с берега, у нашего лагеря, он не опасен? — забеспокоился я. Мы-то обрадовались свежей воде, а если она из реки мертвых? Мало мне здесь микробов, так еще и такая напасть.

— Глупый, все реки и ручейки сообщаются со Стиксом, но когда выходят на поверхность, перестают быть опасными, — усмехнулась Артемида. — Так что, можешь пить, и не боятся. — Став серьезной, богиня сказала. — Чем говорить всякую ерунду, покажи-ка лучше свое плечо. Мне показалось или нет, что ты дернулся, когда я руку на него положила?

Моя богиня вытащила рыбью кость, скреплявшую хитон и принялась осматривать ушибленное плечо.

— Ничего страшного, только синяк, — сообщила Артемида, а потом поцеловала ушиб.

Вот что значит богиня! И боль вдруг сразу прошла, и синяк — тоже. Я потянулся, чтобы поцеловать девушку, но она отстранилась. И впрямь, целоваться рядом с погребальным костром — не правильно.

Глава двадцатая Гонки колесниц

Я уже считал, что Гилас ничем меня не может удивить. Удивил, да еще как.

— Саймон, я вчера твою песнь слышал, — сообщил юнец таинственным шепотом.

— Какую песнь? — не понял я. Когда это я песни пел?

— Ты только губами шевелил, но я все понял. Я умею читать по губам. Меня отец учил — удобно, если иноземных гостей принимаешь, а они сидят далеко.

Вот оно как. Ишь, царевич, по губам он читать умеет.

— И что ты понял?

— Вот, послушай. — Гилас откашлялся, опасливо посмотрел на спину Геракла, и принялся вполголоса декламировать:

— Любви и бедности друзья, в силки попался я. Но все же — бедность не беда, коль Эрот есть на свете. Зачем разлука нам дана и страсть — рабыня счастья? И жаль мне разных дураков, что просят только власти.

М-да… Сиди и думай, чему удивляться больше — умению Гиласа читать по губам, или своей способности нести всякую хрень? С трудом, но сумел опознать, что это видоизмененная версия «бразильской песни», со словами, созданными Робертом Бернсом. Ну почему Гилас прочитал ее именно так?

Хотя, чему же тут удивляться? Я как-то попытался напеть Орфею замечательную песню про «Арго». И что получилось у аэда?

Путник случайный внемли же словам моим честным!
Я расскажу как не близок и труден был путь аргонавтов,
Млечной дорогой судьбы освященною Мойрами.
Через потери и слёзы, прошли под луною и звёздами,
Парус судьбы что промчался сквозь время бездонное[22].

После этого я уже не пытался внедрить в массы эстраду советских времен.

Последние два дня пили прокисшую воду из бурдюков, потому что не встретили источников пресной воды. У берегов, к которым мы приставали, оказались только соленые озера, воду из которых пить могли только аборигены — унылые ихтиофаги, питавшихся исключительно сухой и вяленой рыбой. Рыбой они с нами поделились, хотя и не слишком охотно, зато с большей охотой привели к нашему кораблю женщин, включая собственных жен и детей.

Аргонавты, включая старого Тифия и юного Гиласа, охотно разобрали всех женщин, уединившись с ними по ближайшим кустам, а кое-кто даже и уединяться не стал, а занимался любовью открыто.

Мы с Артемидой, чтобы не стать свидетелями всего этого безобразия, уединились на «Арго», по молчаливому согласию команды, признанному свободным от любовных утех.

Артемида больше не спрашивала — почему я, здоровый и сильный мужчина избегаю женщин, если она, в общем-то, относится к мужским желаниям с пониманием и ни капельки не ревнует, потому что не понимает — что же такое ревность? Нет, я далеко не святой, женщин очень люблю, стоны, раздающиеся из кустиков равнодушным не оставляют, вот только есть одно но. Это сейчас моя девушка говорит, что не ревнует, но кто скажет, что случится завтра, если я уступлю-таки зову плоти? Вот как возьмет, да и примется ревновать и, что мне тогда делать?

— Не понимаю, — вздохнул я, кивая на наших товарищей, некоторые из которых принялись любить женщину по второму разу. — Почему мужчины так спокойно уступили своих жен и дочерей?