Я бы сказала, что люблю...

У меня подкосились ноги. Осознала я это только тогда, когда ощутила сзади спинку дивана. Знает ли Бекс, мелькнуло у меня в голове, но тут же пришел и очевидный ответ: конечно, нет.

— Возможно, он просто опаздывает, — предположила Букингэм. — Такое случается — трудности с коммуникациями, смена операторов… Это вовсе не обязательно означает, что его легенда провалена. И все же три пропущенных сеанса связи… это уже тревожно.

— А мама Бекс… — Я с трудом выговаривала слова. — Она с ним?

Мистер Соломон глянул на Букингэм — та покачала головой:

— Наши друзья в Шестой службе говорят, что нет.

Тут я поняла, почему Букингэм выступает за главную в разговоре: она служила в МИ-6, как и родители Бекс. Видимо, именно она приняла звонок. И ей предстоит решать, говорить ли обо всем Бекс.

— Это ничего не значит, — попыталась успокоить всех мама, но я слышала в ее голосе нотки той женщины, что плакала вчера ночью. Еще двадцать четыре часа назад я бы этого не заметила, но теперь я их слышу и буду всю жизнь вслушиваться, не зазвучат ли они вновь.

— Бекс… — пробормотала я.

— Мы как раз говорили о ней, Ками, — сказала мама. — Мы не знаем, что делать.

Думайте о шпионах что хотите, но они ничего не делают наполовину. Наша ложь идет в комплекте с социальной страховкой и фальшивыми паспортами, а наша правда режет, как испанский клинок. Я понимала, что имела в виду мама. И понимала, почему она рискнула доверить это мне. Академия Галлахер построена из камня, но такие новости, как сегодня, способны спалить ее в считанные минуты, словно карточный домик.

— Ками, — мама присела на краешек журнального столика передо мной, — такое случалось и раньше. Но каждый случай особенный. Ты знаешь Бекс лучше, чем кто-либо…

— Не говорите ей.

Мои слова удивили даже меня саму. Да, мы должны быть тверды и готовы ко всему. Но мне не хотелось, чтобы Бекс узнала обо всем, только потому, что нам оказалось не под силу хранить этот секрет. Я снова посмотрела на маму и подумала, как много нужно времени, чтобы исцелить некоторые раны. А еще я подумала, что у Бекс будет время, чтобы погоревать.

Ее отец сейчас очень далеко, за тысячи миль, но все же она знает, что он у нее есть. Кто я такая, чтобы отбирать эту надежду? Чего бы я только ни отдала, чтобы продлить эту иллюзию хоть на несколько часов для себя!

— Эй, — окликнула меня Макей МакГенри, и я пожалела, что когда-то показала ей этот маленький старый коридорчик и сказала, что тут хорошо готовить уроки. — Только не говори, что это из-за мальчишки.

Она бросила сумку с книгами рядом со мной, но я даже не посмотрела на нее. Я так и сидела, потихоньку вытирая слезы, которые проливала по отцу Бекс, и глотая те, что были по моему папе. Прошло довольно много времени — может, тысяча лет или около того. Наконец Макей ткнула меня коленом и сказала:

— Колись.

Можно что угодно думать о Макей МакГенри, но одного у нее не отнимешь: она не ходит вокруг да около. Супершпион смог бы легко обмануть ее, придумать что-нибудь правдоподобное. Но я не могла. Может, это стресс. Может, горе. Или ПМС. Но что-то заставило меня поднять на нее глаза и сказать:

— Отец Бекс пропал. Возможно, его уже нет в живых. Макей присела рядом.

— Нельзя ей говорить.

— Знаю, — ответила я и высморкалась.

— Когда они будут знать точно?

— Не знаю. — И это была правда. — Может, через пару дней. Или месяцев. Он не вышел на связь с куратором. Если он позвонит ему, то…

— Мы не должны говорить ей.

Конечно же. Но что-то еще в ее словах заставило меня внимательно посмотреть на нее. Впервые за все это время я услышала от нее «мы». Есть вещи, которые я не могу рассказать своей маме, или своему парню, или даже своим подругам. Но сейчас я поняла, есть человек, которому известен мой главный секрет — то, что я совершенно одинока.

Макей встала.

— Ками, только без обид…

Когда кто-то вроде Макей МакГенри говорит «только без обид», трудно не обидеться заранее, особенно такому человеку, как я. Однако я попыталась.

— …не ходи пока наверх. Ты выглядишь просто ужасно, и она это заметит.

Я не обиделась. На самом деле, даже хорошо, что она это сказала, ведь самой мне и в голову бы не пришло.

Макей ушла, а я еще долго сидела и думала. Я вспоминала, как папа водил меня в цирк. Два часа мы сидели рядом и вместе смеялись над клоунами, вместе болели за укротителя львов. Но лучше всего я помню номер, когда артист шагнул на канат, натянутый высоко над манежем. Пока он дошел до другого конца каната, ему на плечи взгромоздились еще пятеро, но я смотрела не на него, а на папу — он наблюдал за артистом так, словно прекрасно понимал, каково это, быть там без страховочного троса.

В тот день я поняла, что мне не остается ничего другого, кроме как делать шаг за шагом и уповать на то, что секреты, взваленные на мои плечи, не заставят меня потерять равновесия.

Глава 22