Я, Богдан (Исповедь во славе)

Казацкий табор был очень большой, может и две мили в длину и в ширину, так что из конца в конец невозможно было охватить глазом, многолюдный, огнистый. Валы, гнезда для пушек, шанцы для защиты людей, коней и живности, пороха и припасов хоть и на четверть года хватило бы. Я поставил свое войско выше села Солонева на западном берегу Пляшевки, впадавшей в Стыр, через Пляшевку была неудобная переправа, потому что вокруг болота, доступа к нашему табору не было никакого. Хану я отдал холмы слева от себя, а королю осталось невыгодное место над Стыром под самым Берестечком. Поле тесноватое, к тому же еще и пересеченное холмами посредине, так что пришлось выставлять шляхетское войско полумесяцем вроде бы по татарскому обычаю. Как обычно, король разделил свое войско на три части. Правым крылом орудовал Потоцкий, имея под своей рукою Конецпольского, Лянцкоронского, Любомирского, братьев Собесских. Над левым крылом поставлен был Калиновский, у которого находился и лютый враг народа нашего Вишневецкий, тут же к кварцяному войску добавлена была шляхта из посполитого рушения, в большинстве своем потомки православных предков, никчемные правнуки из воеводств Сандомирского, Краковского, Белзского, Люблинского, Волынского, Русского и Серадзского. Середину взял себе сам король. Впереди у него был Пшиемский с пушками, за ним ряды наемников, защищенные с флангов ватагами конницы, еще дальше полукругом железные гусары с копьями и красными ратовищами, а уж потом король с полтысячей самых знатных всадников. За королем была пешая гвардия, полки из воеводств, драгуны бранденбургского курфюрста, а уже за ними табор, окруженный скованными возами. Такое гигантское войско, кажется, никогда еще не выставляла Речь Посполитая и против могущественнейшего врага, теперь же вся шляхта поднялась против простого казака и, словно бы самим видом своим желая затмить куцые казацкие свитки, сверкала нарядами и пышностью. У королевских гвардейцев на плечах были тигровые и леопардовые шкуры, а гусары были одеты в железные панцири с золотыми украшениями, с серебряными крыльями на плечах, в шишаках со страусовыми перьями, их породистые кони были покрыты роскошно вышитыми чепраками, богатыми седлами, уздечки на них украшены золотыми бляхами, самоцветными камнями. Даже сквозь густой туман над Стыром королевское войско посверкивало всеми цветами, мерцанием, сиянием: уланы-пятигорцы, в сетчатых кольчугах, с длинными копьями у седел; пехота, в разноцветных колетах; чужеземные рейтары в шляпах с высокими гребнями; посполитое рушение, где каждое воеводство, каждая земля и уезд отличались цветом одежды и мастью коней, своими хоругвями и образами на них.

На казацкой раде ночью все мои старшины и полковники поклялись по-рыцарски сражаться и умереть за веру свою греческую и вольности народа украинского. Великая сила стояла против нас, но дух наш был неизмеримо большим, знали мы, что пошатнется вражеская сила, как только будет нанесен по ней удар, ибо о разброде в шляхетском обозе ведомо было нам вельми хорошо, стояли они меж двумя огнями - казацким и собственного хлопства, в их землях уже загорелись сердца у простого люда, где-то за Краковом Костка Наперский колошматил шляхту не хуже казачества, в обозе еще до встречи со мною уже не хватало харчей, кони шляхетские покачивались от ветра. Недаром ведь панство в такую пышность нарядилось на битву с казачеством: везло и несло с собою все, что имело, нигде ничего не оставляя, надеясь одной битвой добыть все утраченное.

Так и получалось, что каждый воевал за то, чего не имел: шляхта за отчину, орда - за славу и добычу, казачество - за волю.

Я преодолел свою душевную печаль, стряхнул с плеч невыносимую тяжесть горя, снова явился перед своим войском, в горностаевой кирее, подпоясанный мечом, освященным митрополитом коринфским Иосаафом, с булавой гетманской, на бесценном своем аргамаке, зычный, громкий мой голос летал в пространстве, напоминал казачеству, что настал день на все времена утвердить свободу веры и отчизны, вселял трепет в души врагов.

Как поется в песне:

Висипали козаченьки з високої гори,

Попереду сам Хмельницький на воронiм коню.

Ступай, коню, дорогою широко ногами,

Недалеко Берестечко i орда за нами...

Почему я бросился за ордой и за ханом под Берестечком, зачем покинул войско свое? Знал, что стоят прочно и несокрушимо, и выстояли бы, если бы не воспламенились от одной искры. Народ мой, почему такой легковерный? Вспыхиваешь на доброе, но и на злое тоже. Почему, почему, народ мой?

Еще накануне битвы татары по своему обычаю кинулись "пощекотать" врага и завязали поединки на поле между войсками. Уехали оттуда с мрачным предчувствием неудачи. Имели примету: в какую сторону упадет первый татарский воин. Если головой к врагу - к победе, если же к своим - к поражению. Случилось так, что какой-то татарин налетел на гусара, тот ударил его копьем и всадник упал навзничь - головой к своим.