Я, Богдан (Исповедь во славе)

Было в этом злорадство, гордость и сознание собственных сил, вера в свое счастье и провиденциальное назначение? Грубый гетман с грубой душой что может быть несправедливее? Если бы кто-нибудь мог заглянуть в мою душу, увидел бы там неуверенность, смятение, иногда даже беспомощность. Тяжкий разум мой. Не было в нем легкости и игривости, не было веселого света и открытости, наоборот: чаще он был хмурым, а для врагов даже зловещим. Вид мой был грозно-отталкивающим - сердца сжимались, подгибались колени, мир казался слишком малым для меня. Жить бы мне только в степи, ходить под небом, под ветрами и дождями, даже спать между небом и землей, как той хищной птице, гнезда которой никто никогда не видит. Великая беспредельность степей жила во мне, дух диких полей, плеск щедрых весенних вод и тот ветер с Днепра, который поднимает жалобный шелест в прошлогоднем репейнике. Но дух людской не упал с неба. Он рождается в человеке и живет в удивительном сочетании совершенства и порочности, величия и малости, и голоса этих противоположных сущностей одинаково мощны и заманчивы, так что самого сильного порой сводят и изводят, и нет от этого спасения. За неполный год удалось осуществить то, чего не удавалось в течение целых веков, это наполняло меня великой силой, решительностью, от моего голоса трепетали враги, полегала трава, клонились деревья, воды выходили из берегов, тучи исходили дождями. Но внезапно меня охватывали уныние и растерянность, не было у меня друга, кроме собственной тени, ложе мое пустым было, как воздух, чувствовал я бессилие перед простейшими делами, никто не видел этого, не знал, хотя и замечали порой странные приступы безволия, охватывавшие меня в минуты, когда от гетмана ждут действий немедленных, решительных, может, и жестоких. В Чигирине я отступил перед слабой женщиной, не пытаясь побороться за свое счастье хотя бы словом. Затем невозмутимо присматривался к жестокостям, которые чинили отряды самозваных ватажков. Пошел под Львов неизвестно для чего. Не для того ли, чтобы вспомнить свою далекую беззаботную юность? Теперь сидел под Замостьем, как сокол с Карналем на голове. Задался целью не уходить отсюда, пока не будет избран король. Провозгласил это свое решение и назвал своего кандидата. Перед этим у меня были странные видения о потребности встать не только за людей, но и за бога. Легко смирился с тем, хотя душа и бунтовала и я упрекал небесного владыку: "Неужели ты хочешь, чтобы мы всегда проливали свою кровь, а ты не пролил и слез?" Может, и король нужен был мне для упреков и обвинений? Ведь в противном случае все они падут на меня, а я еще не чувствовал себя способным взять на свои плечи такое невыносимое бремя. Еще вчера никому не известный сотник из Чигирина, человек кондиции если и не мизерной, то по крайней мере не вельми знатной - и уж вождь, дукс (князь), герое и повелитель. Не хватало сил так легко перейти из неизвестности в славу и власть. Хотелось иметь и в дальнейшем тарчу, которую выставлял бы впереди себя, защищаясь от неудач, бед, угроз, наговора. Кто мог послужить таким щитом? Король и бог? Король лежал мертвый, бог должен был обращаться ко мне со словами разве лишь в Киеве. Потому-то я вознамерился добыть здесь короля, а уж потом бога.

Выбирать, собственно, мне было не из кого. Мог бы считаться претендентом на престол семиградский князь Ракоци, но он умер как раз перед элекционным сеймом, а его сын Жигмонт никому еще не был известен. Ни один из братьев покойного Владислава не шел в сравнение с ними своими достоинствами, я встал за Яна Казимира только потому, что он хотя бы внешне сдерживался все это время и ничем не проявлял враждебности ко мне и к казачеству, как это делал Кароль Фердинанд. Я вельми хорошо знал королевича, он стоял у меня перед глазами, будто мы только вчера с ним виделись, - низкорослый, мелкий, утлый, какая-то заплесневевшая кожа, лицо некрасивое и простецкое, однако выражение на нем всегда было королевское, и он хорошо презентовался, когда хотел. В противовес Каролю Фердинанду, который еще в молодости обручился на всю жизнь с церковью, Ян Казимир старался выработать в себе Марсову натуру, служил полковником в армии австрийского императора, был участником Лотарингской компании, когда в 1637-м Владислав женился на австрийской принцессе Цецилии Ренате, Ян Казимир ездил в Вену за нареченной для своего монаршего брата.