И вспыхнет пламя

Стоя рядом, с оружием наготове, я не могу отделаться от тревожного чувства: происходит что-то недоброе, и это связано с Питом. Чтобы понять, в чем дело, прокручиваю в уме наши злоключения с той самой минуты, когда зазвенел гонг. Мой напарник застыл на металлическом диске, и Финник помог ему добраться до суши. Потом оживил его после удара током и остановки сердца. Потом старуха ушла в туман, чтобы Одэйр мог вытащить Пита. Морфлингистка закрыла его собой от нападения обезьяны. Битва с профи заняла считаные секунды, но разве Финник не отклонил копье, предназначавшееся для Пита, зная, что сам получит удар ножом? Теперь даже Джоанна предпочитает, чтобы он рисовал карту, а не совался в опасные джунгли…

Да, никаких сомнений. По причинам, которые мне неведомы, часть победителей сговорилась вытащить Пита, пусть даже ценой своих жизней.

Открытие потрясает меня до глубины души. Во-первых, это моя работа. А во-вторых, какой смысл? На арене должен остаться только один игрок. Почему же все выбрали моего напарника? Что такого Хеймитч сказал или наобещал, чтобы вдохновить людей жертвовать собой ради Пита?

У меня-то свои причины. Он мой друг, мой единственный способ поквитаться с Капитолием, вывернув наизнанку бесчеловечные Игры. Но если бы не было этой связи, что заставило бы меня оценить жизнь товарища выше своей? Да, он храбр, однако мы все – победители, а значит, не из трусливых. У него доброе сердце, этого нельзя не заметить, но все же... И тут до меня доходит. Знаю, в чем Пит превосходит любого из нас. Он умеет пользоваться словами. Оба интервью он дал с таким блеском, что на его фоне все остальные поблекли. Может, как раз очевидная доброта помогла ему обратить на свою сторону зрительскую толпу – нет, целую страну – с помощью одной только фразы.

Я вспоминаю, как размышляла о том, что нашему восстанию нужен вождь, одаренный именно этим талантом. А если Хеймитч сумел убедить в этом всех игроков? Сказал, что язык Пита в состоянии принести Капитолию больше вреда, нежели наши мускулы? Не знаю. Для многих трибутов это было бы чересчур. Взять хотя бы Джоанну Мэйсон. Да, но чем еще объясняются всеобщие жертвы, усилия?

– Китнисс, трубка еще у тебя? – возвращает меня к действительности голос Финника.

Разрезав лиану, привязанную к поясу, протягиваю Одэйру трубку.

И тут же слышу крик. Он полон такого ужаса и страдания, что у меня стынет в жилах кровь. Голос не просто знакомый, а... Бросив трубку, забыв, кто я есть и где нахожусь, очертя голову устремляюсь вперед, на звук. Нужно найти ее, нужно спасти. К черту опасности. Разрываю лианы, ломаю ветки. Ничто мне не помешает добежать до нее...

До моей младшей сестры.

24

Где она? Что с ней?

– Прим! – зову я. – Прим!

В ответ раздается еще один жуткий вопль. Да как же она сюда попала? Почему превратилась в участницу Игр?

– Прим!

Лианы режут лицо и руки, ползучие травы обпиваются вокруг ног, но я все ближе и ближе. Теперь уже очень близко. По коже, обжигая незажившие язвы, струится горячий пот. Я почти задыхаюсь, точно в душном и влажном воздухе больше не осталось кислорода. Не знаю, что такого ужасного, непоправимого нужно было сделать, чтобы вызвать столь протяжный и жалобный крик.

– Прим!

На конец, проломив стену зарослей, я вылетаю на маленькую опушку. Звук повторяется прямо над головой. Над головой? Запрокинув ее, пытаюсь хоть что-нибудь разглядеть. Неужели сестру подвесили к веткам? Отчаянно всматриваюсь. Ничего.

– Прим? – умоляюще зову я.

Не вижу. А плач звучит, и притом так ясно, что не ошибешься. Наконец мои глаза четко различают источник. На ветке, в десяти футах надо мной, разевает клюв хохлатая черная птичка. И тут я все понимаю.

Это сойка-говорун.

Прислонившись к дереву, схватившись за вдруг заболевший бок, наблюдаю за птицей, которой ни разу не видела – даже не знала о том, что их вид еще существует. Это подлинный переродок, предшественник, отец моей сойки-пересмешницы. Стоит мысленно соединить его образ и обыкновенную сойку, и не останется никаких сомнений. А по виду не скажешь, что это создание капитолийских ученых. Обычная птичка... если не считать криков Прим, вылетающих из ее клюва.

– Замолчи!

Выпускаю стрелу говоруну в горло, а когда он падает на траву, еще и сворачиваю шею – для верности. И отбрасываю мерзкую тварь в джунгли. Лучше подохнуть от голода, чем притронуться к ее мясу.

«Это все не взаправду, – твержу я себе. – Так же, как переродки из прошлого сезона не были мертвыми трибутами. Это просто изуверские фокусы распорядителей».

Одэйр врывается на опушку и видит, как я мхом отчищаю стрелу от крови.

– Китнисс?

– Все хорошо. У меня все в. порядке, – говорю я, хотя, разумеется, ничегошеньки не в порядке. – Мне померещился крик сестры, но...

Мои слова обрывает пронзительный визг. Это уже другой голос, не Прим, а совсем незнакомой девушки. Финник меняется в лице – бледнеет как смерть, и зрачки расширяются в ужасе.

– Стой, погоди! – кричу я в пустоту, потому что парня уже и след простыл.

Он умчался на помощь так же бездумно, как я к своей Прим.

– Финник!