И вспыхнет пламя

– Ели, но больше уже не можем, – говорю я, и команда прыскает со смеху, словно ничего глупее не слышала.

– Чепуха! – провозглашает Флавий и подводит нас к столику с рюмками, в которых плещется прозрачная жидкость. – Плесните в рот – и дело с концом!

Пит поднимает рюмку, хочет выпить, но тут на него набрасываются,

– Не здесь! – верещит Октавия.

– Отойдите лучше туда, – советует Вения, тыча пальцем в сторону туалетов. – А не то все окажется на полу!

Пит смотрит на рюмку и туго соображает.

– Хотите сказать, это рвотное?

Команда заходится в хохоте.

– А как же, иначе все давно перестали бы есть, – объясняет сквозь смех Октавия. – Я, например, уже дважды прочистилась. Иначе и праздник не в радость.

Онемев, я смотрю на красивые рюмки с их содержимым. Пит опускает свою на место, причем с такой злостью, что та чуть не разбивается.

– Давай лучше потанцуем, Китнисс.

Мелодии льются на нас с облаков. Пит уводит меня подальше от этой троицы и злополучного стола, на танцпол. В Двенадцатом дистрикте танцы свои, под скрипку и флейты, для них нужно много пространства, А здешние – можно исполнить на блюдечке для десерта. Эффи успела нас кое-чему научить. Музыка плавная замедленная, словно во сне. Пит обнимает меня и мы кружимся, не соблюдая такта. Сначала просто молчим. Затем Пит произносит сдавленным голосом:

– Только немного свыкнешься, только подумаешь: все не так уж плохо – и на тебе...

Он осекается на полуслове. А у меня перед глазами встают изможденные тела ребятишек, лежащие на кухонном столе, пока мама прописывает родителям лекарство, которого им не добыть. Пищу. Теперь, когда мы богаты, она всегда заворачивает им с собой хоть немного еды. Но было время, когда она ничего не могла сделать, да и ребеночка приносили слишком поздно. А здесь, и Капитолии, люди блюют ради удовольствия вновь и вновь набить свои животы. Не потому что больны, не потому что еда испорчена. Просто все так делают. Иначе и праздник не в радость.

Однажды я заскочила к Хейзел отдать добычу; маленький Вик в тот день оставался дома, он мучился страшным кашлем. Семья Гейла питается лучше, нежели девяносто процентов населения нашего дистрикта. И все же мальчик битых пятнадцать минут рассказывал мне, как в День пакетов открыли банку с кленовым сиропом и каждому досталось по ложечке – намазать на хлеб, а может, и еще дадут до конца недели; как мама позволила ему капнуть немного сиропа в чай, чтобы смягчился кашель, но Вик не хотел соглашаться, пока остальные тоже не попробовали… Если так живет семья Гейла, то что же творится в других домах?

– Пит, они привезли нас бороться насмерть потехи ради, – говорю я. – По сравнению с этим все прочее...

– Понимаю. Конечно. Просто бывает, что... ну, не могу терпеть. Так бы взял и... не знаю, что сделал. – Он замирает, а потом шепчет: – Наверное, мы были неправы, Китнисс.

– Насчет чего? – отзываюсь я.

– Когда пытались утихомирить дистрикты.

Мой взгляд молниеносно мечется из стороны в сторону. Кажется, никто ничего не слышал. Телевизионщики мирно припарковались у стола с моллюсками, а парочки, танцующие вокруг, либо слишком пьяны, либо слишком поглощены беседой, чтобы обращать на кого-то внимание.

– Извини, – произносит Пит.

Еще бы не извиняться. Самое подходящее место для подобных высказываний.

– Дома поговорим, – обещаю я.

Тут появляется Порция, чтобы представить нас дородному человеку, смутно мне знакомому. Это Плутарх Хевенсби, новый главный распорядитель Голодных игр. Мужчина спрашивает, можно ли похитить меня на один танец. Пит уже снова готов предстать перед камерами и благодушно дает разрешение: «Только на один!»

Мне вовсе не хочется танцевать с Плутархом Хевенсби. Чувствовать его правую руку в моей, а левую – на бедре. Я вообще не привыкла к прикосновениям, если не считать родных и Пита. Тем более распорядители Голодных игр в моем понимании – мерзкие твари, хуже слизней. Похоже, он чувствует мой настрой и во время танца держится на расстоянии вытянутой руки.

Мы мило щебечем о вечере, о развлечениях, о еде, потом он отпускает непонятную шутку: дескать, после моего индивидуального показа пунш ему больше не по вкусу. До меня не сразу доходит, что это – тот самый мужчина, оступившийся и усевшийся в чашу, когда я со злости пустила стрелу в распорядителей. Ну, не совсем в них. Я выбила яблоко изо рта поросенка на их столе. Однако все от неожиданности подскочили.

– Ах, это вы... – смеюсь я, вспомнив, как расплескался пунш под его пятой точкой.

– Да. Можете радоваться: у меня до сих пор поджилки трясутся. Так и не оправился.

Хочу напомнить ему, что двадцать два мертвых трибута тоже не смогут оправиться после игры, которую он помогал создавать, но только улыбаюсь:

– Хорошо. Значит, в этом году вы – главный распорядитель? Большая честь.

– Между нами говоря, желающих было немного, - подмигивает он. - Учитывая новые объемы ответственности...

«Ах да, его предшественника казнили», – спохватываюсь я. Плутарх не может не знать об участи Сенеки.

– Уже готовитесь к новой Квартальной бойне? - осведомляюсь я.