И вспыхнет пламя

Медленно прихожу в себя. Чувствую, что лежу на мягком столе. В левой руке покалывает; кажется, в нее вставлены трубочки. Меня намерены оживить. Похоже, тихая смерть, да еще не у всех на виду, сама по себе могла бы стать своеобразной победой. Тело почти не слушается. С трудом разлепляю веки и поднимаю голову. Правая рука кое-как шевелится – словно плавник или, вернее, частично одушевленная дубинка. С моторикой очень плохо. Не могу понять, целы ли мои пальцы. Однако мне удается раскачать руку так, чтобы трубочки отвалились. Аппаратура пищит – вызывает кого-то. Я так и не успеваю увидеть кого, потому что теряю сознание.

...И снова выныриваю. Тоненькие трубочки на месте, руки привязаны к столу. Можно только открыть глаза и слегка приподнять голову. Я нахожусь в большой комнате с низкими потолками, наполненной серебристым светом. Вижу два ряда кроватей, обращенных друг к другу. До слуха долетает чье-то дыхание – должно быть, других трибутов. Прямо напротив лежит Бити, подключенный сразу к десятку аппаратов. «Черт, дайте нам умереть спокойно!» – мысленно кричу я. С размаху бьюсь затылком об стол, и перед глазами все гаснет.

Когда я окончательно, по-настоящему прихожу в себя, никаких уз нет и в помине. Поднимаю ладонь: пальцы на месте и послушно шевелятся по моей команде. Привожу свое тело в сидячее положение. Какое-то время сижу на столе, дожидаясь, пока комната перестанет качаться. Левая рука перебинтована, однако трубки свисают с прикроватной консоли.

Я здесь одна, не считая Бити, который по-прежнему лежит напротив, под присмотром армии аппаратов. Где же тогда остальные? Пит, Финник, Энорабия и... и... Джоанна, Рубака или Брут – к началу бомбежки один из них был еще жив. Наверняка распорядители пожелают казнить публично всех, кого смогут. Но куда же делись другие? Переведены из лазарета в тюрьму?

– Пит... – шепчу я.

Мне так хотелось его защитить. И я до сих пор не отказалась от своего намерения. Раз уж не получилось спасти ему жизнь, попробую хотя бы избавить напарника от мучительной смерти, уготовленной капитолийскими палачами. Нужно добраться до него раньше – и убить. Осторожно спускаю ноги со стола. Оглядываюсь, подыскивая оружие. На столике возле кровати Бити лежит прозрачный пакет со стерильными шприцами. Отлично. Наберу воздуха и введу в вену.

На мгновение замираю, раздумывая, не прикончить ли заодно и Бити. Но тогда мониторы начнут пищать, и меня поймают, не дав исполнить задуманное. Мысленно обещаю товарищу вернуться и подарить ему спокойную смерть.

На мне почти нет одежды, кроме тонкой ночной сорочки, так что шприц приходится сунуть под повязку на руке. У двери – ни одного охранника. Видимо, я угодила в бункер, выкопанный на много миль глубже Тренировочного центра, либо в одну из крепостей Капитолия, откуда побег немыслим. И ладно. Я ведь собираюсь не бежать, а только закончить свою работу.

Крадусь по узкому коридору к металлической двери. Та чуть приоткрыта. За ней кто-то есть. Достаю шприц и прижимаюсь к стене. Прислушиваюсь к долетающим до меня голосам.

– В Седьмом, Десятом и Двенадцатом дистриктах нарушены коммуникации. Зато в Одиннадцатом под контролем транспорт. По крайней мере, есть надежда подбросить им немного еды.

По-моему, это Плутарх Хевенсби. Впрочем, я лишь однажды с ним разговаривала. Хриплый голос задает какой-то вопрос.

– Нет, извини. В Четвертый я тебя переправить не могу. Но дал особое распоряжение, чтобы ее вернули при первой возможности. Большего я пообещать не могу, Финник.

Финник? Я судорожно пытаюсь вникнуть в смысл разговора. Точнее, сообразить, почему он происходит между Плутархом Хевенсби и Одэйром. Неужели парень так дорог Капитолию, что ему простили все преступления? А может, он просто не догадывался о намерениях Бити? Финник хрипит еще что-то. Голос у него срывается от безысходности.

– Не глупи. Это худшее, что ты мог бы сделать. Тогда ее точно убьют. А пока ты жив – будут охранять как наживку, – отвечает Хеймитч.

Хеймитч! Я с грохотом распахиваю дверь и нетвердым шагом вхожу. Наш бывший ментор, Плутарх, а также изрядно потрепанный Финник сидят за накрытым столом, однако никто не ест. В изогнутые окна струится дневной свет, вдали можно различить верхушки деревьев. Мы, оказывается, летим.

– Что, солнышко, надоело калечить саму себя? – раздраженно бросает Хеймитч. Но тут же подхватывает меня, сильно покачнувшуюся вперед. Ловит за руку, замечает шприц. – Ага, теперь она борется с Капитолием при помощи уколов! Вот почему тебя никто и не допускает к серьезным планам. – Я недоуменно раскрываю глаза. – Ну-ка, брось!

Хватка на запястье резко усиливается. Наконец ладонь раскрывается, и шприц падает на пол.

Хеймитч усаживает меня в кресло рядом с Финником.

Плутарх ставит передо мной тарелку с похлебкой. Кладет булочку. Сует в руку ложку.

– Поешь. – Его голос звучит куда теплее, чем у Хеймитча.

А тот усаживается напротив.

– Китнисс, я тебе расскажу, что происходит. Только молчи и не задавай вопросов, пока не разрешу. Поняла?

Я тупо киваю. И вот что мне удается узнать.