И всё, что будет после…

А, может и стоит умереть вовремя, пока не стал окончательным подлецом? Пока тебя… «там» примут? – подумал ещё Жора и пожалел, что не придётся выпить. Он как-то неумышленно оказался на краю стола, где сидели дети, и вначале обрадовался, что не нальют. Но когда подошла немолодая уже сестра Редько, та самая, что смотрела на ферме двести голов, наполнила его тарелку, а потом принесла с другого стола бутылку водки, открыла и очень попросила выпить, Жора не стал отказываться, хотя чувствовал… чувствовал, что будет плохо. Второй раз выпить его не просили, только подкладывали побольше всего в тарелку, но Жора сам налил себе полную стопку из ближайшей бутылки. Пусть будет плохо! Пусть будет ещё… ещё хуже!.. Если бы он знал позавчера… два дня назад, что так обернётся! Что это грузное большое тело, к которому испытывал неприязнь, будет сегодня нести на себе на кладбище. Если бы он только знал, что тот, на кого злится, будет лежать в гробу! Да… злился он тогда на Редько, пожалевшего мотоцикл, не желавшего ехать в грязь, в эту чёртову Идалину! И подумал тогда: «Пошёл ты к чёрту! Чёрт тебя побери с твоим мотоциклом!» И ещё мысленно тогда сказал: «Чтоб видеть тебя в последний раз!» И теперь он сидит под этой крышей, которую сын не хотел чинить своей матери, ест свеженину и горько и искренне плачет по этому блудному сыну! Господи! Отчего мы такие стали? Кто виноват в этом? Будь он проклят! Да почему ж мы когда-то всё-таки были добрые? Почему? Или, в самом деле, лучше вовремя умереть? И тут Жора вспомнил свой сон – тот бесконечный стол, за которым сидел ночью со знакомыми и не знакомыми ему людьми. И увидел, как добродушный, улыбающийся Редько в обнимку с покойником Пашкой подходят к нему по узенькому проходу и предлагают билет куда-то на второе число… Или место было второе? Или вторая очередь… А, может, отказываться было не нужно? Не нужно… Не нужно… А что, если вдруг?.. Вдруг это он накликал бедняге смерть? Может ли быть такое? Мог ли он вдруг нагадать смерть несчастному Редько?

И Жора ответил сам себе: нет! Такого не может быть. Человек не властен над смертью. Жизнь и смерть – законы природы. Кто может их менять? Кто?! И вспомнил вдруг, как сказал «фиолетовый»: «Собственно, вы уже не человек. Совсем другая физиология»… Что если…

«Нет! – закричал мысленно Жора. – Я не хочу! Не хочу, если так… Не хочу, не хочу жить!»

Он почувствовал резкую боль в груди, жаром обдало вдруг с головы до ног. А потом он услышал взволнованный женский голос:

– Не нужно, не нужно нашатыря! Теперь он придёт в себя…

Следователь открыл глаза. Над ним склонилось измученное лицо женщины. Измученное и красивое… какой-то болезненной красотой. Он не видел в жизни похожих лиц. Только читал у Достоевского. Такое лицо могло быть у Настасьи Филипповны, которая слишком много страдала… как там сказано? Эта бледность и косточки впалых щёк! Нет, легче, кажется, умереть, чем видеть у женщин такие лица! Он снова закрыл глаза, и снова закружились в калейдоскопе похороны и поминки, и строгая десятиклассница в кружевной шали…

– Дайте, дайте сюда нашатырный спирт! – услышал где-то очень далеко Жора, но уже не почувствовал ни разъедающе-едкого запаха, ни чьих-то губ, приникших к его губам, ни резкой боли, которую причиняли чьи-то руки, разминавшие его грудь…

Он стал дышать, и открыл глаза и увидел обтянутую белой майкой грудь – грудь богини… плечи греческой Афродиты, и нежную шею с золотой цепочкой, и он подумал, что может быть, уже в раю – и сознание снова ушло от него куда-то… И тогда чьи-то уста вновь приникли к его губам… Он снова увидел нежный изгиб шеи и золотой медальон, выпавший из выреза на груди. Луч сверкнул на лепестке лотоса, в чистых алмазах – и ослепил Жору. Он смотрел на мерцающую жемчужину в центре золотого цветка, и ему стало казаться, что к нему стала возвращаться жизнь…

Когда Жора окончательно пришёл в себя, он увидел вокруг себя хлопотавшую Шурочку, Додика, подкладывавшего под голову подушку и накрывавшего его спальным мешком. Красивое лицо женщины по-прежнему склонялось над ним. Рядом на траве сидел Крылов и держал Жору за запястье, видимо, считал пульс. Внизу, у подножья тропинки, растерянно стоял Фима с термосом и чашкой в руке.

– Дайте, дайте ему горячего чая! – бросив взгляд на Фиму, сказала женщина с длинными светлыми волосами. И золотая цепочка сверкнула у неё на шее…

– Она сделала тебе искусственное дыхание, – забормотал Фима, дрожащими руками поднося чашку. – Она спасла тебя…

– Вы врач? – слабым голосом спросил Жора, обращаясь к женщине.

– Нет! Нет! – как-то резко запротестовала она с истерическими нотками в голосе. – Я не врач!

– Дайте-ка, я вас приподниму! – перебил бородатый мужчина, похожий на вчерашнего иностранца, и, перестав считать пульс, принялся устраивать Жору в сидячем положении.