И время ответит…

Обоих «изъяли» из больницы и перевели в низовья Енисея, в крохотные деревушки, где и больниц-то никаких не было. К счастью, к д-ру Грузиевскому приехала жена — такая же старушка, — и он благополучно скончался у нее на руках тем же летом. Было хотя бы кому похоронить.

Доктора Бендика не тронули, (вероятно не велели наверху) — дескать может понадобиться еще. О судьбе д-ра Качана я ничего не слышала… Андрей Андреевич продолжал возглавлять больницу до самого нашего отъезда из Енисейска в конце 1953 года.

В Енисейске была у меня и работа, и квартира, и мама, и старые ярцевские и новые енисейские друзья. И там, в Енисейске, прошли три последние года моей «бессрочной» ссылки, которые я считаю самыми благополучными и лёгкими. И новую собачку для мамы завели, хотя о Рыжике и Жучке она очень жалела и вспоминала их всегда.

Но и с этой собачкой маме, к сожалению, пришлось распроститься так как вскоре после смерти Сталина, нам, — ссыльным выдали наконец настоящие паспорта, хотя и с ограничением в приближении к большим городам и многим районам в 101 километр. Но это нас не пугало. Мы решили возвращаться в центральную Россию поближе, насколько удастся, к Москве, к культуре и, конечно, к моим детям. Даже место наметили на карте — Рязанская область. А там на месте найдём через Облздрав какую-нибудь деревеньку с больничкой и будем дожидаться амнистии, которая теперь уже точно не за горами.

Мужа моего — Макаши, к тому времени, уже давно не было в живых. Он умер вскоре после приезда младшего сына Вячеслава в Москву, весной 1949-года от разрыва аневризма аорты, развившегося у него вследствие фронтовой контузии. Так, по крайней мере, говорили врачи. Умер он прямо на операционном столе, будучи уверен что всё кончится благополучно, полный надежд и планов на будущее… Увы! Не суждено было…

С первыми признаками осени я ушла из больницы, тепло распрощавшись со всеми сёстрами и врачами. Снова распродав всё что удалось, из нашего нехитрого имущества, мы со слезами простились с нашими милыми хозяевами — стариками Щегловыми, которым оставили мамину собачку, погрузились на пароход идущий до Красноярска, и отбыли в полную неизвестность, но полные радужных надежд на будущее…

Глава V Мой старый одинокий друг

…Прекрасной бабочкой была моя мечта.
Но я до крылышек её дотронулся неосторожно,
И дивной бабочки исчезла красота.
И возвратить её — уж невозможно…

Т. Щепкина — Куперник МОСКВА, ГОД 1965

Итак, с моего ареста в 1935-м прожито уже тридцать лет. Карелия… Урал… Сибирь… Верховья Камы и низовья Енисея… разлапистый кедрач и непроходимые болота… Пешие переходы с конвоем и дозорными псами. Этапы на колесах и этапы на баржах по воде… Годы жизни в сибирской ссылке, три года в рязанских деревнях за 101-м километром…

Полно, да было ли всё это?.. Или это только старый, всеми забытый фильм, не обо мне снятый?..

Уже почти десять лет, как я реабилитирована. Как и все, дожившие до «волюнтаристского акта» незадачливого Никиты — «кукурузника». Теперь мало кто помнит этот «акт» — больше помнят, как он в Нью-Йорке в ООН «туфлей по кафедре стучал». И из миллионов людей, которых он своим «актом» от голодной смерти спас, в живых теперь уж осталось немного. Они-то помнят!..

Круг моей тюремно-лагерной эпопеи замкнулся.

Я вернулась в Москву («по месту жительства»), даже комнату дали на Кутузовском, правда в трёхкомнатной квартире с двумя соседями, и теперь, в шестидесятых, живу обычной «нормальной» жизнью. Конечно, советской, поскольку пока живу в Советском Союзе. Пишу детские книжки. Ничего, понемногу печатают. Занимаюсь журналистикой. Тоже ничего, много разъезжаю. Всё нормально и… буднично. А когда-то, так мечталось об этом!.. И прошлое теперь вспоминается, как страшные нереальные сны…

Мама дожила со мной почти до 84 лет, и однажды тихо уснула навсегда сидя на своем любимом кресле…

Сыновья мои давно выросли, и живут своей жизнью, хотя и наведываются ко мне довольно часто. Оба они к этому времени давно разочаровались в советской действительности, ещё после того, как одного из них, в 50-х, выставили из Физико-технического института, докопавшись до моей «зачумлённой» биографии, а затем закрыли ему загранвизу вскоре после окончания им Одесской Высшей Мореходки, а другому не дали поступить ни в аспирантуру, ни на работу в академический институт, после очень успешного окончания Физфака МГУ, всё по той же «серьёзной» причине. В связи с этим он вынужден был перебиваться случайной работой, от переводов технических текстов и научных статей с английского — до работы строительным рабочим в бригадах «шабашников».