И время ответит…

Наработал человек 100 % — получай за сто, наработал 50 % — получай за пятьдесят. Нормы хлеба на каждые проценты висели тут же на стене, перед глазами, выписанные огромными цифрами.

Во всех лагпунктах существовала такая «сдельная» оплата хлебом, которая зависела от процента выработки. По вечерам, приходя в контору, бригадиры получали талончики, по которым предстояло жить на следующийдень — завтрашний, а на сегодняшний все уже имели талончики с вечера вчерашнего дня. Пришедшие, усталые и голодные люди устремлялись в хлеборезки, в столовые со своими талончиками, а потом, уже на сытый желудок, получали у своих бригадиров талончики на завтра, выясняли всякие недоразумения и несогласия.

Но до чего же беспредельна глупость человеческая!

В Пушсовхозе додумались выдавать вечером талончики, на которые полагалось получать — сегодняшнююпайку! — сегодняшнийобед. Бригадиры возвращаясь с работы, мчались не заходя в барак в контору за талончиками. И даже, если их отпускали с работы немного раньше, чем конвой вёл всю бригаду в зону — всё равно в конторе к концу рабочего дня начиналось жуткое столпотворение…

Все кричали, все лезли быть «первыми», все совали в нос свои табели. Счастье ещё, что посреди конторы стояла прочная загородка, за которой сидела Гизэль, а загородка, хотя и трещала, под бригадирским натиском, но всё же не поддавалась!

А многоопытная Гизэль, знавшая наизусть все нормы, с быстротой компьютера проставляла против фамилий с процентами — граммы хлеба и, как трамвайный кондуктор, молниеносно отрывала нужные талончики с катушек, закреплённых в каких-то жестянках. Её движения были похожи на загадочные жесты жонглёра, у которого в воздухе летают «сами по себе» десяток шариков.

За какой-нибудь час контора очищалась от бригадиров, и только неудовлетворенные и обиженные люди заскакивали по одному предъявить свои претензии и покрыть матом Гизэль и своих бригадиров. Но Гизэль никогда, или почти никогда, не ошибалась. Её дело было начислить пайку на проценты — а если проценты не удовлетворяли спорщика — ему оставалось апеллировать только к бригадиру.

В общем, часам к 7–8-ми Гизэль разбиралась со всеми претендентами и переходила к следующему этапу работы: надо было подсчитать количество выданных талонов соответственно их процентам, а затем — общее количество талонов, и это должно было сойтись со списочным составом лагеря — цифра, которую ежедневно давала лагерная охрана (ВОХР).

К 11-ти у Гизэли бывало всё готово… А работа начиналась часов в 6 вечера, когда прибегали первые бригадиры. Целый день она была свободна, могла шить, читать, заниматься чем хочешь в пустой днём лагерной зоне. И она неизменно получала свои четыреста граммов хлеба, как все конторские служащие. Ну, не завидное ли житьё?

…Вот я и соблазнилась. Несколько дней, пока рядом была Гизэль, и работа как-то спорилась шутя — пролетели стрелой, и наконец, я впервые села за стол одна.

То, что творилось в этот вечер, да и не только в этот, а и во все последующие, описать трудно! Разъярённая толпа бригадиров, а потом и просто голодных людей, сколько могло влезть в контору — бушевала, как расходившийся океан за моей загородкой, которая трещала по всем швам и грозила рухнуть. В шуме и криках я ничего не могла разобрать, не могла найти нужных табелей, чтобы исправить в них ошибки. Они ворохом громоздились у меня на столе, и разлетались по всему полу, Я была в отчаянии… Но ведь людей надо же было кормить! На свой страх и риск я верила людям на слово, заменяла одни талоны другими, кому-то выдавала талоны вовсе без табеля, потому что действительно были люди, пропущенные в табелях, которых бригадиры просто забыли внести в табель.

Бригады были нестабильными, состав их постоянно менялся — кого-то переводили нарядчики из одной бригады в другую, кто-то заболевал, кто-то проштрафился и попадал в изолятор, и разобраться во всей этой каше, да ещё быстро, под ругань и крики, не было никакой возможности…

Это бушующее море едва отхлынуло к поверке и отбою, и после отбоя я принялась за вторую часть работы — за составление сводки о выданных хлебных талонах.

Тут уже ужасу моему не было предела! Сколько я не билась — ничего не получалось. То не хватало людей по списочному составу… То не хватало талонов, опять же согласно этому списочному составу. Я давно уже отдала собственную пайку кому-то из пропущенных, но ведь это была всего лишь одна жалкая пайка, а у меня не хватало — целых 19-ти штук!..

Я считала и пересчитывала. Складывала на счётах и считала на бумажках. Все давно разошлись из конторы, и весь лагерь погрузился в сон, а я все считала и считала…

Наконец, к рассвету, я вообще уже перестала понимать хоть что-нибудь, и упав головой на ворох табелей заснула за столом тяжёлым и кошмарным сном…

Немногим лучше было и в последующие дни. Гизэль уехала, и помочь было некому. Я бегала к начальнику — умоляла снять меня на любые общие работы. Но начальник трезво рассудил, что и у другого будет не лучше, а я всё же «обученная» Гизэлью. — Ерунда, привыкнете! — философски изрёк он.